История Ирана и иранцев. От истоков до наших дней

В роду Чингизидов престол был наследственным, но точных правил наследования не было, и суверена из членов рода выбирала знать. Преемником Хулагу стал его седьмой сын Абага (1265-1282), которому пришлось иметь дело с восстанием сельджуков в Малой Азии и с вторжением мамлюка Байбарса, который пришёл на их призыв, но, разочарованный тем, что не нашёл ожидаемой поддержки со стороны местного населения, не стал упорствовать. Текудеру (1282-1284), брату и преемнику Абаки, пришла мысль обратиться в ислам, и он принял имя Ахмед. Монголы сочли, что он их предал, приняв закон, шариат, враждебный их закону — ясе Чингис-хана, и в августе 1284 г. свергли его. На его место они выбрали Аргуна (1284-1291), сына Абаги, в то время наместника Хорасана. Новый монарх сделал то, чего от него ожидали: резко покончил с политикой реисламизации и доверил администрацию христианам, а финансы — иудеям (человек исключительных способностей, Сад ад-Даула, был министром финансов с 1288 по 1291 г., когда его убили после смерти повелителя). В бесцветное царствование Гайхату (1291-1295), брата Аргуна, произошло всего два события, на которые стоит обратить внимание. Первым было введение в 1294 г. бумажных денег, которыми в Китае пользовались издавна, но которые здесь встретили отпор и от которых вскоре отказались — это можно понять по тому, как изумлялись европейцы и мусульмане, обнаруживая такие деньги на Дальнем Востоке. Вторым — попытка суверена ограничить чрезмерную власть монгольских эмиров, которая, естественно, усилив их враждебность, привела к его убийству. Байду, ещё один внук Хулагу, обвинённый в излишних симпатиях к христианству и даже в том, что он сам христианин, процарствовал в 1295 г. всего несколько месяцев. Газану (1295-1304), который был мусульманином, повезло больше: его приняли, и это говорит о глубокой эволюции общества за десять лет после царствования Ахмеда Текудера. Сын Аргуна отличался широкими взглядами, был полиглотом, обладал высокой культурой и, несмотря на принадлежность к исламу, сохранял многие традиционные монгольские качества, в том числе веротерпимость. Тем не менее ему пришлось демонстрировать единоверцам религиозное рвение, и начало его царствования было ознаменовано разгулом насилия. Потом, когда он глубоко проникся ощущением власти, почувствовал, что она достаточно прочно укрепилась, он изгнал самых непримиримых фанатиков из своего окружения и вернулся к традиционной политике уважения к другим религиям. Однако ислам уже быстро распространялся, в том числе среди монголов, которые, переходя в ислам, начинали утрачивать прежние добродетели и вели государство по пути упадка. Царствование Олджайту (1304-1316), младшего брата Газана, христианина от рождения, при всём своём блеске только усугубило обе тенденции. Царствование Абу Саида (1316-1336), севшего на трон в тринадцать лет, началось под руководством энергичного Чобана. В течение десяти лет (1317-1327), пока последний находился у власти, он делал что мог для спасения режима, но когда он оставил власть, неуклонно стала возрастать анархия и каждый министр, каждый полководец, каждый наместник провинции посчитал себя господином, и стал действовать по своему усмотрению. В конечном счёте Абу Саид был в 1336 г. убит своим визирем, и империя распалась.

БЕСПРЕЦЕДЕНТНОЕ ЭТНИЧЕСКОЕ СМЕШЕНИЕ

Война была лютой, но неслыханное дело: вскоре о ней забыли. Отцы погибли, но дети жили счастливо, в империях процветающих, рискнём сказать — чрезвычайно богатых, умиротворённых, справедливых, терпимых, без должностных злоупотреблений, без поблажек в обход закона, без взяток, где в лучшие моменты каждый мог думать что хотел, поклоняться чему хотел, направляться куда хотел в полной безопасности, где конфликты между разными улусами лишь слабо влияли на жизнь народа, где могла процветать цивилизация, где персидский вновь стал языком культуры и его понимали, говорят, до самого Китая. Все наблюдатели единодушно восхищались достижениями империи, большими городами, не только в «Катае», на сказочном Дальнем Востоке, но и в Иране: «Тавриз [Тебриз], — писал Марко Поло, — лучший город в мире для торговли [...]. Он обходится его императору дороже, чем королю Франции всё его королевство». Это был мир, очень неожиданный pax Mongolorum, который безудержно расхваливали, который оставил по себе столь же немеркнущую память, как pax Romana, и превратил ханов и основателя их династии в героев. Иранцы уподобляли своих иноземных правителей ахеменидским Великим царям, воспевали Олджайту как нового Александра. От них не отставала Европа. Она испытывала восхищение: «Он умер, — писал Марко Поло о Чингис-хане, — и это весьма прискорбно, ведь он был человеком достойным и мудрым» (LXVIII); ему вторит Жуанвиль: «Его установления должны были держать народ в мире» (§ 478).

Война и мир — и это было не самым ничтожным из последствий создания Монгольской империи — привели к необыкновенному смешению народов и сделали возможными путешествия с одного края Евразии на другой.