История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов

22 Зуль Хиджжы 361 (4 октября 972) вручил халиф Болуккину управление страной, а 10 Раби I 362 (19 декабря 972) покинул навсегда Кабис (Габес), последний большой город провинции «Африка». 23 или 25 Шабана (29, 31 мая 973) вступил властелин в Александрию, 2 Рамадана (6 июня) в Гизе, а 5 (9) того же месяца[394] торжественно въезжал в «Каир Му’ызза». По всей справедливости мог он остаться довольным тем, что успел соорудить в новом городе Джаухар. Кроме необходимых зданий для войска и администрации, приступлено было к постройке большой мечети. Была это аль-Азхар «Блистательная», которая и поныне, несмотря на простоту своей постройки, считается за одну из величайших достопримечательностей ислама, ибо преемник Му’ызза, аль-Азиз, обратил ее в 378 (988/9) в училище для приготовления духовных и судей. И по сие время сохранила она прежнее свое воспитательное назначение, а благодаря большому влиянию каирских ученых на мухаммедан, живущих на востоке, представляет из себя, как и прежде, главную арену выработки исламского гения. Первоначально, конечно, служила она, подобно захваченной Джаухаром 15 Раби II 359 (25 февраля 970) тулунидской мечети Фустата, местом совершения богослужения по шиитским обрядам, введенным здесь, конечно, как это было и раньше в западной Африке, и признанным за государственную религию. Нельзя сказать, чтобы воспрещалось отныне суннитское исповедание: требовалось только совершение его негласно, не задевая высшего религиозного чувства победителей. Но все же на приверженцев старинной ортодоксии и офицеры, и чиновники, особенно берберы, смотрели косо. Во всяком случае, шиитизм не привился прочно в стране, сплошь населенной суннитами. Несмотря на то что Египет находился под владычеством Фатимидов более 200 лет, и в настоящее время в Каире число шиитов столь же незначительно, как и до прибытия Джаухера. Поэтому новое правление в глазах населения считалось непопулярным по религиозным причинам, а влиятельная роль, которую разыгрывали берберы, делало его и чуждым. Но Египет вовсе не был избалованной страной. Участь коптов оставалась неизменной при любом правлении. Они почитали себя счастливыми, если могли исполнять свою барщину, по крайней мере не подвергаясь побоям, не замучиваемые до смерти. Горожане считались арабами, но и здесь, как и везде, потеряли свой старинный воинский закал. Из бесконечных междоусобных войн, возникавших между эмирами и турецкой солдатчиной, вынесли они глубокое влечение ко внешнему покою. Невзирая на случайные драки со слишком ревностными шиитами, они и не думали подымать шума, лишь бы им не препятствовали спокойно заниматься ремеслами и торговлей. Зато, конечно, мало из них попадалось годных и охочих служить в войске халифа. Так же, как и теперь, бедуинов было немного, за исключением разве каменной пустыни между Нилом и Красным морем. И на них, засевших в недоступных своих закоулках, правительство вообще не рассчитывало. Все же нисколько не удивительно, что при Фатимидах, так же как и во время короткого управления Ибн-Тулуна, плодоносная со своим трудолюбивым населением страна стала быстро процветать. Несмотря на свою довольно незначительную территорию[395], произвела она массу ценностей как для себя, так и для своего повелителя, и дала династии полную возможность распространить свое влияние далеко за пределы государства. Довольно непрочными, конечно, оставались всегда владения, приобретаемые в Сирии и Аравии. Неустранимое физическое условие, не без основания не понравившееся еще первому Омару, — соединяющий Египет с Азией узкий Суэцкий перешеек, которому постоянно угрожала опасность, — сильно затрудняло решительные действия в соседних провинциях и даже способствовало попыткам византийцев, равно как и некоторых месопотамских и арабских властелинов, оттеснять египетских халифов даже к самому Нилу.