История Испании

Для изменения положения одного недовольства представителей новых поколений «умеренных» и прогрессистов было бы явно недостаточно, если бы не произошло, как того требовал сценарий, заговора военных. Генералы О’Доннелл (О’Доннель), Дульсе и Серрано тоже стремились к разрыву с «умеренными», но, желая придать своему выступлению больше значимости, обратились к поддержке молодых политиков. Кановас дель Кастильо предоставил в их распоряжение необходимые идеи и доктрины: он сочинил манифест, а О’Доннелл подписал его в Мансанаресе. В документе говорилось, что мятеж является патриотическим восстанием и что его цель — это «торжество свободы и законов, которые мы поклялись защищать». Снова прозвучали давно забытые слова: «Нация воспользуется благами политического представительства, в борьбе за которые было напрасно пролито столько крови». Восставшие заявляли, что они желают «сохранения монархии, но без камарильи, которая ее бесчестит; тщательного соблюдения законов и их совершенствования, особенно избирательного закона и закона о печати; <…> снижения налогов, уважения к военным и гражданским профессиям <…> избавления городов и селений от чрезмерной централизации, которая их уничтожает <…>, а в качестве гарантии всего вышесказанного мы желаем и создаем национальную милицию». Так говорил Кановас дель Кастильо, для которого, как и для многих, наступило время революционного ученичества.

Как только известия о восстании разнеслись по стране, в городах снова появилась национальная милиция и началось формирование революционных хунт. Перес Гальдос писал: «Вспышки грозы, что разразилась еще в Сарагосе, наполнили страхом сердца»[303]. «Что случилось?», — спрашивал он себя. И ответ стоит трактата: «…в истории Испании все по-прежнему: это военный мятеж». И так же как и всегда в истории страны, внутренний голос народа уже произносил горькие слова: «.те, кто мною управляет, обманывают меня, угнетают меня, грабят меня». Подчиняясь этому внутреннему голосу, народ вышел на улицу, записывался в милицию, создавал революционные хунты, декларировал манифесты. В июле улицы Мадрида покрылись баррикадами. Восставшие военные, рвущиеся к власти политики, народ на улицах — такова была революционная триада в действии. Если генералы проявили нерешительность и ограничились лишь политическими заявлениями и в лучшем случае, как О’Доннелл в Викальваро[304], — военными демаршами, то народное движение набирало силу. Например, в Мадриде июльские дни напоминали события двадцатилетней давности, только теперь пылали не монастыри, а особняки тех самых богачей, в интересах которых, по словам Доносо Кортеса, свершилась либеральная революция. Горели дома Сарториуса, Вистаэрмосы, Кольянтеса, Саламанки и Доменеча[305], горела и резиденция Марии Кристины, которую обвиняли во взяточничестве и манипулировании дочерью-королевой. Начальник полиции Чико был убит, а Эваристо Сан-Мигель стал председателем Хунты спасения, вооружения и обороны Мадрида, созданной для того, чтобы обуздать весь этот хаос, угрожавший перерасти в самую настоящую революцию.

Хотя политическое движение началось с заговора и военного мятежа, прогрессисты впервые в союзе с демократами и республиканцами сумели мобилизовать городские низы и национальную милицию, благодаря которым революция одержала победу. Очевидно, что на первых порах именно прогрессисты воспользуются результатами народного движения, особенно если учесть, что они могли рассчитывать на поддержку некоего знаменитого генерала. И действительно, когда королева обратилась к генералам О’Доннеллу и Эспартеро с призывом к согласию и к сдерживанию ставшей уже стихийной революции, население Мадрида оказало семидесятилетнему Эспартеро, генералу — другу прогрессистов, такой прием, что стало очевидно, на чьей стороне победа. Десятилетнее правление «умеренных» подошло к концу, и, как это уже случалось и в 1820-х гг., и в 1840-х гг., прогрессисты вернулись к власти, опираясь на военную силу.