История историка

В трудах Виндельбанда, Риккерта и в особенности М. Вебера было показано, что постигнуть непосредственно так называемую объективную реальность нам не дано, не только потому, что она уже прошла и ее нет, но и потому, что ее следы в источниках закамуфлированы; источники эти непрозрачны, нуждаются в расшифровке, а расшифровка их, проникновение через источники в то, что происходило в прошлом, возможны только в том случае, если мы займемся анализом понятийного аппарата, познавательных средств, которыми обладают историки.

Макс Вебер выдвигает учение об «идеальном типе» как важнейшем средстве познания. Сопоставим его с марксистским учением об общественно — экономических формациях. Историку — марксисту понятийная схема дана априорно, раньше, чем он исследовал материал; он может лишь ее модифицировать, уточнять, обогащать, но главное ее содержание, повторяю, ему предзадано. А что делает историк согласно Максу Веберу? Его путь совершенно иной. Историк начинает с общей концепции, строит предварительное представление о том фрагменте исторической действительности, который он собирается исследовать; это своего рода идеализация, отлет от конкретной действительности. Это и есть идеальный тип, на основе которого он проникает в недра источников и извлекает из них конкретный материал.

Но что делать, когда обнаруживаются противоречия между предварительной гипотезой и данными источников и факты не укладываются в ту понятийную систему, которая составляет идеальный тип? Это ключевой момент исследования. Вебер отвечает: они и не могут вкладываться в этот идеальный тип, именно поэтому он его и называет Idealtypus. В отдельных случаях обнаруживается соответствие идеального типа собранному конкретному материалу. Но, как правило, этого не происходит и даже в принципе не может произойти. Всегда обнаруживается больший или меньший зазор между идеальным типом и конкретным его наполнением. Как должен поступить исследователь, Когда это противоречие налицо и вопиет к его сознанию? Согласно марксистской схеме, надо элиминировать те факты, которые ей мешают, отвлечься от них, просто считать, что это нетипично, не так важно, это лишь околоформационные явления, некоторые помехи прибора. Так дает себя знать прокрустово ложе.

Согласно Максу Веберу, происходит как раз противоположное. Если собранный конкретный материал, проанализированный и систематизированный, противоречит идеальному типу, следует модифицировать этот идеальный тип. Значит, я начал с неверной предпосылки и должен в ходе исследования ее более или менее или даже коренным образом переработать. А если этот идеальный тип вообще не подходит, нужно набраться мужества, отбросить его и начать исследование, исходя из других предпосылок. Идеальный тип есть, следовательно, не схема, которой надлежит подчинить конкретный материал, а инструмент, при помощи которого я его собираю, изучаю, систематизирую и обобщаю. Но этот инструмент должен знать свое место, и в случае обнаружения непригодности его следует отбросить.

Мое знакомство с работами М. Вебера началось на рубеже 50–60–х годов. Сложность состояла не в том, чтобы прочитать их, — в библиотеках эти работы имелись. Но надо было догадаться, что вот здесь, по этому следу надо идти. Впрочем, это проблема не только тех, кто жил в изолированной от мира России. В 1991 году я впервые приехал в Париж, Ле Гофф предложил мне выступить с докладом. На заседании присутствовала почти вся редколлегия журнала «Анналы», с которой я к тому времени давно сотрудничал. Я не нашел ничего лучшего, как прочитать им лекцию на тему о сходстве и различии между учением М. Вебера и других немецких неокантианцев, с одной стороны, и взглядами Февра и Блока — с другой. По моему убеждению, с разных сторон они подходили к одному и тому же — одни на уровне эпистемологии, другие на уровне конкретных исследований.

Я кончил свой доклад, молчание, затем одна дама говорит: «Вы не учли, что у нас были и другие учителя — Дюркгейм, например». Дискуссии не возникает, красноречиво молчит Ле Гофф, и его молчание — не знак согласия. Да, Дюркгейм. Но мне было неловко говорить о нем в этой аудитории. Рядом с Францией находилась Германия, где работал Вебер как раз в те годы, когда туда в научные командировки приезжал Блок. Он, конечно, читал Вебера, но свидетельств того, что это произвело на него необходимое впечатление, по — видимому, не осталось. В «Апологии истории» не чувствуется, что он близко знаком с эпистемологией Вебера. Не чувствуется перекличка с двух берегов Рейна между французскими «анналистами» и немецкими неокантианцами.