История изнутри. Мемуары британского агента.

Я выразил опасение, что теперь, когда появилась уве ренность в заключении мира, немцы бросят все свои силы на западный фронт. Они раздавят союзников, и что тогда будут делать большевики? Еще более серьезная опас ность заключалась в том, что Германия сумеет спасти свое население от голодной смерти при помощи хлеоа, насильственно вывезенного из России. Ленин улыбнулся «Как все ваши соотечественники, вы мыслите в конкрет

ньгл военных терминах. Вы игнорируете психологический фактор. Эта война разрешится в тылу, а не в окопах. Но паже с вашей точки зрения ваши аргументы ошибочны. Германия давно убрала свои лучшие военные части с восточного фронта. В результате этого грабительского мира она будет вынуждена содержать на востоке боль шие, а не меньшие силы. А насчет того, что она сможет получить из России большие запасы продовольствия, вы можете успокоиться. Пассивное сопротивление — это выражение пришло с вашей родины — есть более мощное оружие, чем неспособная драться армия».

Я вернулся домой в глубоком раздумье. У себя на столе я нашел кипу телеграмм из Министерства ино странных дел. Они были полны жалоб по поводу мира. Как я мог утверждать, что большевики не германофилы, если они отдавали без единого выстрела половину России немцам? Среди телеграмм был и написанный в сильных выражениях протест против деятельности Литвинова в Лондоне. Мне предлагалось немедленно предупредить большевистское правительство, что подобное поведение мы не можем терпеть. Я сидел, переводя смысл протеста на русский, позвонил телефон. Это был Троцкий. Он получил известие, что японцы готовятся высадить десант в Сибири. Что я мог бы предложить в этом случае и как я могу объяснить цель своей миссии перед лицом этого акта открытой враждебности? Я выразил сомнение в подлинности его сведений и снова сел за стол. Мой слуга принес мне еще одну телеграмму. Она была от Робинса, который советовал мне выехать в Вологду. Я связался с ним по телефону, сказал ему, что останусь несмотря ни на что до самого конца в С.Петербурге, и попросил его информировать посланника о японском недоразумении. Японская интервенция в Сибири уничтожит всякую воз можность соглашения с большевиками. Здравый смысл говорил, что как мера восстановления восточного анти германского фронта этот шаг более чем бессмыслен. Последним ударом этого дня была телеграмма от моей жены. Составленная в загадочных выражениях, эта теле грамма несомненно указывала на то, что мои усилия не встречали одобрения в Лондоне. Я должен быть осторо жным, если не хочу погубить свою карьеру.

Лондон не одобрил и не осудил мое решение остаться после отъезда Линдли. Исходя из того, что Министерство иностранных дел продолжало бомбардировать меня

телеграммами, я заключил, что они мирятся с создавшей ся ситуацией. Я предался небольшой оргии жалости * самому себе, что еще больше укрепило мое упорство Несомненно, моя участь была не из легких. Потом я лег в постель и прочел жизнь Ричарда Бэртона. При сложив шихся обстоятельствах это было, пожалуй, самое опасное успокаивающее средство, какое я только мог принять Бэртон всю жизнь боролся с Уайтхоллом, и результаты были гибельны для него.

В этот период С.Петербург жил странной, жизнью. Большевикам еще не удалось установить железную дис циплину, характерную для их режима сегодня. По су ществу говоря, они почти не пытались сделать это. Тер рора не было, и население не слишком боялось своих новых хозяев. Продолжали выходить антибольшевист ские газеты, осыпавшие руганью политику большевиков. Особенно старался тогдашний редактор «Новой жизни» Горький, выступавший против людей, которым теперь он предался всей душой. Буржуазия, все еще верившая, что немцы скоро пошлют большевиков ко всем чертям, весе лилась так, как трудно себе представить при подобных обстоятельствах. Население голодало, но у богатых еще были деньги. Были открыты рестораны и кабаре; послед ние, во всяком случае, были всегда переполнены. По воскресеньям перед нашим домом устраивались бега, и было странно сравнивать красивых, упитанных беговых лошадей с голодными, костлявыми клячами несчастных извозчиков. Реальную опасность для человека представ ляли в эти первые месяцы после революции не сами большевики, а анархисты — банды воров, бывших кадро вых офицеров и авантюристов. Они захватили несколько лучших домов в городе, и, вооружившись винтовками, ручными гранатами и пулеметами, распоряжались по праву сильного в столице. Они подстерегали своих жертв изза угла и бесцеремонно расправлялись с ними. Они не чувствовали никакого уважения к личности. Однажды вечером Урицкий, впоследствии глава петербургской ЧК, возвращался из Смольного в центр города. Бандиты стащили его с саней, раздели и предоставили ему продол жать путь в таком виде. Ему повезло: он остался в живых. Когда мы выходили из дома вечером, мы никогда не ходили поодиночке, даже на очень короткие рассто яния. Мы шли всегда посреди улицы, держа руку в карма не, где лежал револьвер. Беспорядочная стрельба не