История христианской Церкви. Том II. Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. .)

Находки из этого подземного некрополя неправомерным образом использовались в полемических и апологетических целях как католическими, так и протестантскими авторами. Первые ищут и находят в его памятниках доводы в пользу поклонения святым, изображениям и реликвиям, в пользу почитания Девы Марии, первенства Петра, семи таинств, реального присутствия Христа на причастии, даже пресуществления и чистилища; последние видят в них доказательство апостольской простоты жизни и поклонения, пример к словам Павла о том, что Бог близок к безумцам, слабым и презренным мира сего, чтобы постыдить мудрых, сильных и могущественных [591].

Полное решение спорных вопросов зависит от датировки памятников и надписей, но в этой области точности нет. Самые выдающиеся археологи придерживаются совершенно разных мнений. Джованни Баттиста Де Росси из Рима, величайший авторитет римско–католической стороны, прослеживает происхождение некоторых изображений и эпитафий из крипт святой Люцины и святой Домитиллы до конца I века и начала II. С другой стороны, Дж. Г. Паркер из Оксфорда, не менее выдающийся археолог, утверждает, что «три четверти фресок представляют собой более поздние реставрации VIII и IX веков» и что «из оставшейся четверти большая часть относится к IV веку». Он заявляет также, что на картинах в катакомбах «нет религиозных сюжетов до времен Константина», что «в IV и V веках они полностью ограничены сюжетами из Писания» и что «на них нет изображений святых и мучеников вплоть до VI века и очень мало — до VIII века, когда они появляются в изобилии» [592]. Ренан относит древнейшие изображения в катакомбах к IV веку, очень немногие (в катакомбах Домитиллы) — к III [593]. Теодор Моммсен называет доводы Де Росси, на основании которых тот датирует Coemeterium Domitilloeпериодом до 95 г. по P. X., несостоятельными и относит его либо ко временам Адриана и Пия, либо ко временам императоров из рода Флавиев [594].

В любом случае искать в катакомбах исчерпывающие сведения о символе веры было бы так же неразумно, как делать это на современном кладбище. Мы можем ожидать встретить там лишь следы популярных эсхатологических верований, найти расхожие отношения к смерти и вечности со случайными указаниями на особенности частной и общественной жизни того времени. Языческие, иудейские, мусульманские и христианские кладбища обладают своими характерными особенностями, но у них много общего, неразрывно связанного с человеческой природой. Римские католические кладбища легко узнать по крестам, распятиям, упоминаниям о чистилище и молитвах за мертвых; протестантские — по частоте цитат из Писания на эпитафиях и по выражениям надежды и радости от скорого вхождения благочестивых покойных в присутствие Христа. Катакомбы обладают своими особенностями, отличающими их и от католических, и от протестантских кладбищ.

Самые характерные символы и изображения в них — Добрый Пастырь, Рыба и Лоза. Эти символы почти полностью исчезли после IV века, но для первых христиан они живо, с детской простотой передавали суть христианского учения, идею Христа и Его спасения как единственного утешения в жизни и смерти. Пастырь на Сабинских или на Галилейских холмах искал заблудших овец, нежно заботился и защищал их, водил на зеленые пастбища и к потокам вод, жертвовал жизнью — одним словом, символизировал Спасителя [595]. Популярность этого образа помогает нам понять необыкновенную популярность «Пастыря Ермы» — религиозной аллегории, написанной в Риме примерно в середине II века и читавшейся во многих церквях вплоть до IV века в качестве части Нового Завета (как в Синайском кодексе). Рыба отражала ту же идею спасения в другой форме, но только для знающих греческий язык (анаграмматическое значение Ichthys),и была связана с каждодневной пищей и водой возрождающего крещения. Лоза говорила о живом союзе верующего со Христом и живом союзе верующих между собой.

Еще одна отличительная особенность катакомб — их радостная и полная надежды эсхатология. В символах и слогах они провозглашают убежденность в бессмертии души и воскресении тела, уходящую корнями в живой союз со Христом в этом мире [596]. Эта славная надежда утешала и поддерживала первых христиан в периоды нищеты, испытаний и гонений. Эта особенность резко контрастирует как с мрачностью предшествовавшего и современного им язычества, для которого за порогом смерти была пустота, так и с последующей мрачностью средневекового богословия, когда загробная жизнь воспринималась наиболее серьезными христианами как продолжение страданий. Таков основной, мы сказали бы даже, единственный доктриналъныйурок катакомб.