История Константинопольских соборов IX века

По окончании собора 869 года сам Фотий поставлен был в такое стеснительное положение, что, смотря со стороны, можно было подумать, что теперь для Фотия все потеряно. По императорскому приказу этот патриарх сослан был в Стенос, гавань на европейском берегу, где было немало монастырей; здесь его держали так, как держат государственных преступников. Свое тягостное положение описывает сам он в письмах. В одном письме он писал: «Не говорю о чем–либо ином, я требую просто, чтобы соблюдались в отношении ко мне права человека. Варвары и греки, желая наказать человека, лишают его жизни; но если кому они даруют жизнь, то не стараются голодом и тысячью других бед убивать этих же людей. А моя жизнь хуже смерти, Я заточен, разлучен с родственниками, друзьями, лишен слуг, у меня отнято всякое человеческое утешение. Когда апостол Павел был в узах и веден на смерть, ему оказывали помощь друзья и ученики. Язычники, враги Христовы, не отказывали Ему в сострадании; и давно уже — не говорю — епископ, но ни один преступник не переносил столько, сколько я. У меня отняты самые книги — вот новое, доселе неизвестное наказание, изобретенное собственно для меня. И зачем это? Затем, чтобы я не мог читать Слова Божия». Ввиду своего тягостного положения Фотий находит, что для него смерть была бы лучше этой несчастной жизни.[283] В другом письме, излагая жалобы на свое грустное положение, Фотий пишет, что 30 дней он лежит больной, и всякая просьба о присылке к нему врача остается без удовлетворения.[284] Не лучше было положение и духовенства, твердо державшегося стороны Фотия. Фотий в самых мрачных красках изображает состояние епископов, разделявших с ним кару, положенную собором 869 года и усугубленную византийским правительством.[285] Но с течением времени положение Фотия, а с ним и всех его приверженцев, улучшается. Не уступчивостью добивается Фотий такого изменения, а твердостью и верностью своим началам. Уступает не Фотий, а светское византийское правительство.[286] Немало времени ожидал византийский император, что сам Фотий и приверженные к нему епископы подчинятся определениям собора 869 года, что, по крайней мере, большинство фотианских епископов войдут в единение с патриархом Игнатием, признав себя виновными и испрашивая милости и пощады от патриарха. Ничего такого не было видно. Все епископы, прежде державшиеся стороны Фотия, и по его низвержении оставались верными ему. Из всех епископов, которые возведены были им в этот сан, ни один не отпал от него, не увлекся какими–либо расчетами честолюбия и выгод; почти все они оказывали решительное сопротивление несправедливым распоряжениям правительства. Даже епископы, некогда посвященные самим Игнатием, но потом перешедшие на сторону Фотия, и те не изменили Фотию со вторичным восшествием Игнатия на патриаршую кафедру. Ни один из всех перечисленных епископов не дерзал возводить каких–либо обвинений на Фотия; соборное осуждение против него нисколько не изменило их отношений к низверженному патриарху. Большинство епископов и других духовных лиц Константинопольской Церкви оставалось, вопреки ожиданиям, на стороне Фотия. Этому факту не могут не отдавать справедливой дани удивления и современные нам замечательнейшие католические писатели, при всем их нерасположении к личности Фотия. Известный католический ученый Гефеле с удивлением замечает, рассматривая времена уничижительного положения Фотия, что «ни один из всех епископов, посвященных Фотием (а таких было множество. — А. Л.), не перешел на сторону Игнатия».[287] Так же и другой, не менее знаменитый католический ученый Гергенрётер, при всем желании унизить Фотия, не может умолчать о том обаянии, какое производил Фотий, и о той привязанности, какой пользовался он в среде большинства епископов во дни своего несчастья. Названный ученый говорит: «Во дни своего благополучия Фотий умел настолько привязать членов своей партии друг к другу, что и во дни своего несчастья не только мог противодействовать разложению своей партии, но даже находил средства еще более укреплять связь между ее членами». «Фотианская (?) Церковь, — замечает он, — представляла собой хорошо организованное иерархическое общество». В самом деле, достойно удивления, какую великую деятельность развивает Фотий в ссылке, как сумел он сгруппировать около себя своих приверженцев, насколько верными они оставались ему. Он с самых первых пор своего заточения мог хвалиться, что изо всех епископов, которых он посвятил и которые, подобно ему, были в изгнании, ни один не отступился от него, ни один не увлекся обстоятельствами времени, почти все они оказали решительное сопротивление воле правительства. Даже из тех епископов (что казалось особенно непонятным, по замечанию того же Гергенрётера. — А. Л.), которые посвящены были Игнатием и его предшественником Мефодием, — и из них большая часть оставалась на его стороне, и казалось, что самые враги его теперь хотели переходить на его же сторону».[288] Император Василий, принизивший Фотия и его партию, должен был понимать, что борьба с ним не под силу и византийскому императору, который считал себя прямым наследником древнеримских государей. Власть царская чувствовала себя вынужденной сдаться, уступить требованиям партии гонимой. К этой мысли тем больше должно было приходить византийское правительство, когда оно видело, чем была партия Игнатия, как мало она походила на партию фотианскую. Положение Игнатия, несмотря на то, что он утвержден был на патриаршество мнимовселенским собором, несмотря на всякую поддержку, какую оказывала ему власть гражданская, положение его было жалкое. Он решительно был не в состоянии искоренить нестроения церковные, умиротворить Церковь. Хорошо организованная и проникнутая духом своего вождя партия Фотия не только отказывала Игнатию в подчинении, но и не соглашалась ни на какие сделки, ни на какие уступки со своей стороны; она тем явно заявляла о своих правах, столь несправедливо попранных правительством. Игнатию оставалось только соболезновать, что большая часть его избранного стада отделилась от общения с ним. В Константинопольском патриархате возникли прискорбные беспорядки: во многих городах явилось по два епископа, из которых один принадлежал к партии Фотия, другой был поставлен Игнатием и признавал его авторитет, и между ними происходили распри из–за кафедры, соблазнительные для пасомых. Даже те немногие епископы, которые стояли на стороне Игнатия, были нерешительны, поддавались колебаниям. Для них было ясно, что положение Игнатия в Константинопольской Церкви было плачевно. Умирали один за другим более ревностные из приверженцев Игнатия в духовенстве, а места их некем было пополнить, потому что новое поколение было под сильным влиянием Фотия. Вот что представляла из себя партия Игнатия, стоявшая теперь у кормила церковного правления. Император Василий не мог не видеть, что так дела идти долго не могут. Игнатий и его приверженцы оказались ниже той задачи, совершить которую они были призваны обстоятельствами времени. Василию должно было представляться такое соображение: если Игнатия с его союзниками считать действительно Церковью, то выходило бы, что Церковь умаляется и вымирает, а это было противоречием понятию о Церкви. Для правительства открывалась вопиющая необходимость так или иначе, и чем скорее, тем лучше, содействовать коренному изменению в течении церковных дел. И Василий, без сомнения, хорошо понимал, что нужно сделать для блага Византийской Церкви, — вопрос был лишь в том, каким образом совершить самую церемонию, и этот вопрос, как увидим впоследствии, разрешился благополучно.