История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1

Австрийский министр повторил все эти слова, уже сказанные им Нарбонну, таким спокойным, но твердым тоном, с выражением такой симпатии к Коленкуру и столь явной искренностью (ибо не следует думать, что дипломаты всегда лгут), что Коленкур не мог противостоять очевидности. Поэтому с присущей ему правдивостью он тотчас написал Маре, которого не боялся, и Наполеону, которого боялся очень сильно, чтобы еще раз дать им знать, насколько велика и даже несомненна опасность скорого присоединения Австрии к коалиции, что сделает объединение Европы против Франции полным и окончательным. Он говорил, что наше положение, опасное, но переносимое в 1792 году, когда мы только встали на путь революций, были исполнены страсти и надежды и подверглись неправедному нападению, стало гибельным сегодня, когда мы изнурены, виноваты перед всеми и все испытывают в нашем отношении негодование, которое в 1792 году было нашей силой.

Наполеон находился в ту минуту в Майнце, куда отправился, как мы сказали, дабы провести несколько дней с императрицей, осмотреть по дороге войска на марше и строившиеся укрепления, словом, всё, что нуждалось в его присутствии, чтобы быть усовершенствованным или завершенным. Отбыв в ночь на 25 июля, он прибыл вечером 26-го в Майнц, где его ожидали блестящий двор, явившийся из Парижа следом за императрицей, и великое множество приближенных, прибывших для получения непосредственных распоряжений. Наполеон нашел Марию Луизу огорченной, прячущей слезы на публике, но без колебаний проливавшей их перед ним, ибо она была искренне привязана к своему славному супругу, дрожала за его жизнь и фортуну и боялась, как бы новое объявление войны Австрией не пробудило во Франции народную ненависть, жертвой которой пала несчастная Мария-Антуанетта. Она хотела бы удержать во французском альянсе своего отца, которого любила и который любил ее, но не могла победить ни спокойную непреклонность императора Франца, ни необузданный нрав Наполеона и делала то, что делают все женщины, когда они бессильны, – плакала. Тайна встречи Наполеона с Марией Луизой осталась неразгаданной, и, вероятно, потому, что никакой тайны и не было, ибо Наполеон не хотел обременять жену ничем, а дела в Праге велись таким образом, что она не могла оказать никакой услуги. Он желал только ее видеть, утешить и публично засвидетельствовать свою любовь к ней, чтобы произвести нужное впечатление на Австрию и на Европу. Но Наполеон доставил государыне удовольствие и провел с ней несколько дней, тем временем отправляя великое множество гражданских и военных дел.

Савари хотел приехать в Майнц, чтобы попытаться убедить Наполеона в необходимости мира, осведомив его о состоянии общественного мнения и об опасности окончательно оттолкнуть от себя французов. Общество и в самом деле пребывало в крайней тревоге с тех пор, как начало опасаться, что столь поздно собравшийся конгресс останется безрезультатным. Враги Наполеона были исполнены надежд, б\льшая часть населения была исполнена печали и зловещих предчувствий. Любовь уже прошла, рождалась ненависть, заглушавшая восхищение. В Северной Германии и Голландии слышались крики «Да здравствует принц Оранский!», во всей Германии – «Да здравствует Александр!». Во Франции не осмеливались кричать «Да здравствуют Бурбоны!», но о них начинали вспоминать; из рук в руки передавали манифест Людовика XVIII, обнародованный в Хартвелле, который произвел бы, несомненно, большое впечатление, если бы не носил на себе следы многочисленных эмигрантских предрассудков. Все эти подробности Савари и намеревался сообщить Наполеону, которому верно служил, но тот, не пожелав, чтобы ему докучали тем, что он называл внутренней шумихой, отказался его принять и приказал оставаться в Париже под предлогом, что именно там и необходимо его присутствие.