История, которая меняет (СИ)

Я понимал, что без посторонней помощи мне не обойтись, и хоть у меня и были в Бразилии знакомые, но к ним обращаться за помощью было не только бессмысленно, но и опасно. Единственный человек, которому я мог доверять - это была Мари. Я взвешивал все возможные последствия моего обращения к ней. С одной стороны, я не хотел подвергать ее опасности, с другой, каждый раз смотря через плотные кухонные жалюзи и видя парней, похожих на Винера, понимал, что навряд ли без поддержки со стороны мы с Маэлен сумеем совершить больше двадцати шагов в дневное и десяти в ночное время суток. Единственным моим связующим звеном с внешним миром была Маэлен. Она выходила на улицу, болтала с соседками под окном, совершала походы в магазин, и ей нельзя было бросать работу. Несколько раз она подвергалась короткому допросу прямо у подножья своего дома, но учитывая тот факт, что она была местной, за которой никогда не наблюдалось ничего противозаконного или неугодного элите "черного сердца" парни довольствовались обычными расспросами. Но это не делало наше положение более безопасным и когда она возвращалась домой и закрывала за собой двери, я видел в каком чудовищном напряжении она находится. Я без слов понимал всю картину: меня продолжали искать. Мы соблюдали предельную осторожность. Даже для того чтобы позвонить Патрику мне пришлось залезть с головой под несколько одеял, тем самым стараясь заглушить для окружающих собственное присутствие. Вечером, лежа на кухне и вслушиваясь в рулады старого холодильника я подумал: "Ну что Стефан, вот ты на себе и испытал всю силу журналистского слова". В одних газетах меня представляли безжалостным убийцей. В других просто мошенником. Больше всех мне нравились те, которые помнили меня не долго. Надо сказать, что в действительности большинство изданий попросту решили ограничиться той славой, которую я им принес, и не продолжали информационное преследование вероятно уже мертвого Стефана Майерса. К моему удивлению, меньше всего информации о самом себе я находил в зарубежной, топовой прессе. Как будто, всем тем с кем я работал долгие годы, претило даже вспоминать о человеке, знакомство с которым могло бросить негативный отпечаток на их имя. Фавелы научили Маэлен быть не любопытной. Хоть иногда беседуя, я видел, что ей хочется задать какой-то вопрос, но она была корректна и сдержана. Один раз она спросила меня: "как именно я стал таким знаменитым". Не желая нарушать нашу немую договоренность не лгать друг другу, я улыбнувшись ответил:

Понимаешь, Маэлен, я... на поприще пера мы подлецы, аккуратной гравюрой, без устали выводим ту правду, которая противна нам самим, но желанна для окружающего нас общества.

Я же в свою очередь тоже не спрашивал о том, чем именно зарабатывает Маэлен на жизнь. Но судя по тому, что питались мы скромно и в квартире присутствовали только нужные вещи, зарабатывала она не много. Пока Маэлен была на работе, я вновь и вновь перечитывал газеты. И все те подсказки, которые мне удавалось найти, указывали, в первую очередь, на мою самоуверенную опрометчивость. Из номера в номер тянулась своеобразная "мертвая линия". Индекс одной из компании, которая попала под мое перо медленно, но неуклонно падал. И сейчас, анализируя данные, я уже был на сто процентов уверен, что помешал банкротству крупной компании. На первый взгляд в резком росте акций не было совершенно ничего необычного. Ведь именно за это я получал свои гонорары. Но это только на первый взгляд. Каждая прошедшая через меня компания была определенным аутсайдером в какой-либо области. Эта компания являла собой Титана, падение которого повлекло бы за собой цепную реакцию моментальной ликвидации более мелких, но крепко стоящих на ногах предприятий. Очевидно, все было готово к тому, чтобы смести всех конкурентов. Но кто-то хорошо знающий принцип работы новостного пиара, влияющего на рост или падение акций, воспользовался услугами Уотенберга, а следовательно и моими. Мне, по сути, было все равно, кто и какую игру затеял. В конечном итоге, я был той пешкой, которую без сожаления убрали с доски, но которой каким-то чудом удалось откатиться с поля боя. Наивно было предполагать, что мне еще придется выступить в роли дамки, но и со своим нынешним положением я был совершенно не согласен. Время само по себе вынуждало к принятию решений.

Взяв ручку и лист бумаги, я начал писать. Строчка за строчкой, как наделенный безграничной властью фотограф, я проявлял на белом листе собственные чувства. Это было письмо к Мари.