История, которой даже имени нет

— Попробуйте, — предложил Баталия.

Старичок маркиз подумал с минуту, но, по-видимому, так и не нашел ни одной благопристойной версии, какую мог бы изложить в присутствии суровой и набожной мадам де Фержоль, хотя, по всей видимости, она их не слушала, поглощенная, будто раковой опухолью, снедающей ее сердце бедой…

— Так вот, — заявил Жиль Баталия после минутного молчания маркиза, — я снял его с руки вора! Можно сказать, расплатился с ним той же монетой. Вроде как вора обокрал. Любопытно, не правда ли? Хотите расскажу, как было дело?

— Конечно, хотим, — подхватил граф де Люд, — расскажите, Баталия. Ваша история придаст пикантности шамбертену.

XII

— Ну так слушайте мою историю, она о ворах и произошла уже давным-давно, — начал Жиль Баталия, — тогда император еще не был императором, а я не был его поставщиком. — В голосе его прозвучала поистине имперская гордость, ибо Империя обладала такой мощью, что наделяла величием даже бакалейщиков. — К власти пришел Баррас[27] и привел с собой Фуше[28], поручив ему полицию. Фуше и в те времена был таким, каким мы узнали его позже, когда он стал министром, но тогда грозного Фуше раздирали на части якобинцы и шуаны, как святую Аполлонию[29] гонители христиан, и он — не без вмешательства дьявола, а без дьявола там точно не обошлось! — занимался только адскими политическими кознями, ему бы власть удержать, а на порядок в Париже он плевать хотел. Вы, господа провинциалы и эмигранты, представить себе не можете, что творилось в Париже, пока не отбушевала революция. Париж из столицы, из города превратился в клоаку. В темный лес, где кишели разбойники. Ночью скорей окажешься в гробу, чем в собственной постели. На улицах ни единого фонаря — революционеры превратили их в виселицы! — освещен только Пале-Рояль. А в потемках хозяйничают мошенники, воры и грабители всех сортов. Куда ни пойдешь — разбойничий притон. Можно было ходить по городу только вооруженным до зубов, а лучше не ходить вовсе.

И вот как-то ночью… А жил я тогда на углу улицы Севр, и окна моего магазина были забраны железными решетками. Я и теперь, проходя мимо, смотрю на них с большим чувством, и скоро вы поймете почему. Так вот ночью, когда я спал у себя в спальне на втором этаже, закрыв магазин пораньше, меня разбудил совершенно особенный звук. Похоже, будто что-то пилили, и я сказал себе: «Внизу воры!» Разбудил паренька, своего помощника, который спал в каморке под лестницей, и, взяв по свече, мы вместе спустились в лавку. Я не ошибся, к нам лезли воры. Они успели выпилить в ставне большую, величиной с шапку, дыру, и, войдя, я увидел руку, которая вцепилась в железный прут решетки и пыталась его вырвать. Видна была только рука, ее хозяина скрывал ставень, но разбойник был не один, я слышал, как несколько человек переговариваются шепотом. Тут мне пришла в голову замечательная идея. Я мигнул помощнику, указав ему на руку. Паренек из здешних мест, из Бенвиля, я привез его с собой в Париж, Бог не обидел его ни смекалкой, ни силой, вы сами в этом убедитесь. Он сразу меня понял, прыгнул, схватил руку и сжал, будто клещами, а я тем временем достал из-под прилавка веревку и накрепко прикрутил ее к железному пруту. «Отработала свое, голубушка!» — весело сказал я. Пришпилили мы вора, и я заранее радовался, представляя, какая у ворюги будет рожа назавтра при свете дня. «Пошли спать!» — сказал я пареньку, и мы вернулись — я к себе в постель, а он под лестницу. Но заснуть я не мог, лежал и прислушивался. Прошло какое-то время, и мне показалось, что я слышу удаляющиеся шаги. Высунуться в окно я не решился, бандиты могли пальнуть мне прямо в лицо, а мне, девичьей сухоте, только этого и не хватало, — тут рассказчик широко улыбнулся, показав не без кокетства безупречные зубы. — Я подумал, что завтра поквитаюсь с разбойником, и с этой сладостной мыслью заснул.

А ведь грубый бакалейщик сумел заинтересовать тонко воспитанных аристократов, среди которых оказался. Они слушали его, они на него смотрели и больше уж не посмеивались над красавцем, чьей красоте, вполне возможно, завидовали, издеваясь тихомолком над его серьгами. Жиль Баталия надел их смолоду и по странной прихоти так и не снял, расплачиваясь за прежнее фатовство сходством со старым кучером.

— Но поутру меня ждало разочарование, — вновь заговорил Жиль Баталия. — Вы ведь понимаете, что проснулся я раным-ранешенько, — (бакалейщик любил употреблять просторечные слова), — и бегом побежал в лавку поглядеть на чертову руку. Я прекрасно знал, что веревки не пожалел и прикрутил руку так, что вору и не шевельнуться. И каково же было мое удивление! Я-то ждал, что увижу опухшую, побагровевшую или даже почерневшую руку — уж больно туго я стянул ее веревкой, так туго, что она даже врезалась в кожу, — но рука совсем не опухла и была белой-пребелой, словно в ней не осталось ни капли крови. Она обвисла и сделалась слабой и мягкой, будто женская… Я ничего не понял, но хотел понять, поэтому быстренько отпер дверь лавки и выглянул на улицу: думал увидеть человека, а увидел лужу крови…