История крестовых походов

Во всяком случае, так как нельзя было убедить себя, что Бог действительно отступился от дела священных войн, то несчастия и неуспех этих экспедиций приписывали каре Божией за преступления и развращение крестоносцев. Сами пилигримы в тяжелые дни обвиняли себя и сознавали, что поведением своим заслужили те бедствия, от которых им приходилось так сильно страдать; к страданиям их всегда примешивались угрызения совести и суровые подвиги покаяния. Когда победа возвращалась к их знаменам, они верили, что в них произошло улучшение, и благодарили Бога, сделавшего их достойными его милосердия и его благодеяний. Следует заметить, что желание оправдать крестовые походы часто доводило летописцев и проповедников до таких комических преувеличений, которых не может допустить беспристрастная история. Приписывая неудачи крестовых походов действию правосудия или гнева Божия, объясняли их также действием божественного милосердия, которое хотело испытать добродетель праведных и обратить грешников. Народная вера находила пользу и выгоду даже и в несчастливо кончавшихся войнах; она представляла тогда себе многочисленный сонм мучеников, стяжавших царствие небесное. Такого рода настроение современников естественно должно было содействовать продолжительности крестовых походов.

Примерами доблестного мужества, блистательных подвигов изобилует история священных войн; но что особенно отличает героизм наших рыцарей, это смирение, добродетель, неизвестная героям древних времен. Воины Креста не тщеславились своими подвигами: они приписывали успех свой помощи Божией и молитвам верующих. Часто бывало, что они спорили при разделе военной добычи, но никогда не оспаривали они друг у друга славы; этот дух смирения, никогда не покидавший воинов Креста, избавил их от жестоких раздоров и был великим благодеянием для народов. В тот век, когда вся сила заключалась в мече, когда гордость и гнев могли доводить воинов до всевозможных крайностей, ничто не могло быть успокоительнее для человечества, как самозабвение этой силы, уничижения ее перед религией.

Другой отличительной чертой крестоносцев было чувство братства. Ораторы священных войн постоянно проповедовали евангельскую братскую любовь; короли и принцы служили примером этой любви. Ричард во время крестового похода, вождем которого он был, часто проявлял то великодушное самоотвержение, ту героическую христианскую любовь, которая не отступает ни перед какою опасностью, когда нужно защитить слабого. Однажды, когда он бросился на помощь графу Лейчестерскому и когда окружающие старались его удержать, «нет, я не был бы достоин имени короля, – воскликнул он, – если бы не умел презирать смерть ради защиты тех, кто сопровождал меня на войну!». Когда Людовик IX умирал на голой земле в Тунисе, забота об участи его товарищей по оружию не покидала его до самой последней минуты: «Кто отведет во Францию этот народ, который я привел сюда?» – говорил святой король. Всякий раз как крестоносцы покидали Европу, вожди их обещали им возвратить их в родную страну и заботиться о них во время путешествия. И горе было тем, кто не исполнял своего обещания! Они были осуждены и Богом, и людьми за недостаток веры и любви. Каждый отряд крестоносцев представлял изображение настоящей семьи; приятно встречать у летописцев того времени латинское выражение «familia» для обозначения военной домашней обстановки какого-нибудь князя или рыцаря Креста.

В обыкновенных войнах солдат принимает лишь слабое участие в интересах того дела, которое он защищает; но в войне, имевшей единственной целью торжество веры, у всех борцов были одинаковые опасения, одинаковые надежды и, можно прибавить, одинаковое честолюбие. Эта общность чувств и интересов придавала много силы армиям Креста и сближала на поле битвы не только воинов с их вождями, но и народы, отличающиеся один от другого и нравами, и характером, и языком. «Если британец, германец или кто-нибудь другой из чужестранцев заговаривал со мною, – говорит один французский летописец первого крестового похода, – то я не знал, как отвечать ему; но хотя и разделенные различием языков, мы все же составляли один народ, сливаясь в общей любви нашей к Богу и к ближнему».