История культуры Санкт-Петербурга

В русском культурном универсуме «Медный всадник» и «Поэма без героя» существуют как основания одной величественной арки, воображаемого архитектурного пространства, в котором покоится, пройдя через неслыханные метаморфозы, миф о Петербурге. У Пушкина город, воздвигнутый волей Петра Великого, провинился перед «маленьким человеком». Душераздирающая история бедного Евгения и его невесты, ставших жертвами фанатической идеи царя-строителя, напоминает о древней легенде о «строительной жертве», согласно которой «ни один значительный город не может стоять, если при возведении его укреплений не закладут в стену живого человека или хотя тень его…». В произведении Ахматовой Петербург, возведенный на костях многочисленных и безымянных его строителей, сам становится жертвой могущественных сил истории и подобным образом искупает свою вину. Пройдя свой крестный путь, Петербург заслужил право на воскресение.

Эта глубоко прочувствованная и выношенная ею идея реализована Ахматовой в «Поэме без героя» с магической силой. При всей своей сложности, запутанности и зашифрованности «Поэма без героя», написанная с неподражаемой поэтической виртуозностью и блеском, как ни странно, проглатывается буквально на одном дыхании и вызывает у читателя катарсическое, почти ликующее ощущение.

Я отчетливо помню, как испытывал именно это ощущение при первом чтении «Поэмы без героя». Дело было весной 1965 года. Предварительно Ахматова осведомилась, не попадалась ли мне уже «Поэма без героя» в одном из машинописных списков, ходивших в те дни по рукам в элитарных кругах Ленинграда и Москвы. Я отвечал, что читал только те отрывки, которые появлялись в стихотворных альманахах и журналах. «Ну, значит, вы не знаете «Поэмы», – заметила сокрушенно Ахматова. – Я плохо с ней поступила, теперь я вижу, что плохо, – не как заботливая мать. Нельзя было ее распечатывать кусками…» Потом Ахматова прочла мне отрывок, предназначавшийся для последней части «Поэмы без героя»:

А за проволокой колючей,
В самом сердце тайги дремучей,
Я не знаю, который год
Ставший горстью лагерной пыли,
Ставший сказкой из страшной были
Мой двойник на допрос идет.

О появлении подобного текста в печати в те годы, разумеется, и думать не приходилось. Продекламированный Ахматовой в ее выразительной, торжественно-жреческой манере, глубоким грудным голосом, медленно и раздельно, когда каждое слово казалось словно отлитым из меди, этот кусок ошеломил меня.

На прощание Ахматова сказала: «Поэму» я вам дам, но буду спрашивать о ней, буду мучить».

И во время следующего моего визита Ахматова, достав папку, вынула из нее кипу машинописных листов и протянула мне: «Здесь все. Читайте. А потом скажете мне свое мнение».

Разговор со мной Ахматовой после того, как я прочел «Поэму без героя», я записал немедленно после встречи:

– Вам не кажется, что «Поэма» непонятна? Нет? А то многие мне жалуются, что ничего не понимают…

– Если им нужна хроника 1913 года, пусть смотрят подшивки старых газет.

– Вот и я отвечала нечто подобное. Но они все равно недовольны. А мой самый главный критик говорил мне: «Чем больше ты мне эту вещь объясняешь, тем меньше я ее понимаю».

Я сказал Ахматовой о том чувстве щемящей тоски по ушедшему навсегда под воду истории Петербургу, которое вызывает во мне «Поэма без героя». Ахматова отвечала:

– Да, это было удивительное время. Не так давно я читала автобиографию Бердяева, который говорит, что 10-е годы у нас – явление небывалое не только в России, но, может быть, и во всем мире по невиданному расцвету культуры, глубине мысли. Вообще в автобиографии Бердяева много совпадений с моей «Поэмой». А когда я ее писала, я про это вовсе не знала. Я очень горда этим… А «Поэма» очень меня мучила. Я писала по ней балетные либретто. Очень много о ней написала прозой. И музыки в ней много…

* * *

Для меня суть ахматовской философии истории и ее представлений об эволюции петербургского мифа наиболее лаконично выражена знаменитыми строчками из «Поэмы без героя»: «Как в прошедшем грядущее зреет, так в грядущем прошлое тлеет…» Эта универсальная формула выведена Ахматовой на основании личного жизненного опыта и потому звучит с непреложной убедительностью. Предопределенность исторических событий можно попытаться нарушить, только обладая мужеством индивидуальной позиции. Роль «исторического громоотвода», согласно Ахматовой, почти всегда достается поэту. Исторические эпохи смотрят друг в друга как в зеркало, но эта страшная повторяемость и предсказуемость видимы только поэту, которому и достается роль создателя всеобъемлющих исторических мифов. Как заметил о «Поэме без героя» еще в 1958 году Козинцев, «это история не только искусства, но и интеллигенции, рассказанная не персонифицированной судьбой, а столкновением глыб ассоциаций. Своего рода Джойс, но не в истории одного дня, а в движении эпохи».