Читаем История культуры Санкт-Петербурга полностью

Другая газета так описывала «мекку» петербургских алкоголиков: «В Столярном переулке находится 16 домов (по 8 с каждой стороны улицы). В этих 16 домах помещается 18 питейных заведений, так что желающие насладиться подкрепляющей и увеселяющей влагой, придя в Столярный переулок, не имеют даже никакой необходимости смотреть на вывески: входи себе в любой дом, даже на любое крыльцо, – везде найдешь вино». На соседнем Вознесенском проспекте разместилось 6 трактиров, 19 кабаков, 11 пивных и 16 винных погребов.

Тут же шлялись дешевые проститутки, пьяные и размалеванные. Это были так называемые одиночки, причем самые потрепанные и опустившиеся из них. Их более удачливые молодые товарки работали на Лиговском и Невском проспектах, а самые преуспевающие поступали в наиболее респектабельные из 150 петербургских публичных домов.

Николай I с его манией порядка во всех областях без исключения стремился поставить под контроль и проституцию. Он создал систему полицейского и медицинского контроля над древнейшей из профессий в 1843 году, на 20 лет раньше Англии. Во времена Достоевского в Петербурге было зарегистрировано около 2 тысяч проституток (больше, чем в Берлине или Марселе, но меньше, чем в Париже и Нью-Йорке). Разумеется, незарегистрированных, без официальных так называемых желтых билетов, было много больше.

Проститутки вербовались в основном из пришедших в Петербург крестьянок; много было солдатских жен и дочерей, а также принадлежавших к мещанскому сословию женщин. Но класс проституток пополнялся также за счет разорившихся дворянок и чиновниц – по словам публициста тех лет, «женщин, которым нечего есть, которых иссушила нужда, исколола иголка, доставляющая за кропотливую работу жалкое копеечное содержание».

Нередко в семьях отставных чиновников, информировал петербургский журналист, «даже мать продает в разврат свою дочь из-за гнетущей бедности». Уделом большинства из них были нищета, пьянство, гибель от болезней, в том числе и венерических (в основном от быстро распространявшегося в Петербурге, несмотря на полицейско-медицинские акции, сифилиса).

Из «пьяного» Столярного переулка Достоевский выходил на близлежащую постыдно известную Сенную площадь, где еще совсем недавно палачи публично секли провинившихся простолюдинов. Я всегда содрогаюсь, читая стихотворение Некрасова, в котором он провел параллель между участью угнетенных крестьян и литературы в России Николая:

Вчерашний день, часу в шестом,Зашел я на Сенную;Там били женщину кнутом,Крестьянку молодую,Ни звука из ее груди,Лишь бич свистал, играя…И Музе я сказал: «Гляди!Сестра твоя родная!»

Сенная площадь была «чревом» Петербурга. С утра до вечера здесь толпился народ, раскупая всяческую снедь, горами наваленную на прилавках под легкими навесами. Здесь царили гомон, пыль, грязь, стойкий запах гнили. В проходах между лотками сновали бойкие продавцы горячих пирогов. Подобно своему «патрону», сподвижнику Петра и первому губернатору Петербурга Меншикову, они вороваты и нахальны, – на претензию покупателя, недовольного найденным в начинке пирога обрывком тряпки, отвечают высокомерно: «А тебе за три копейки с бархатом, что ли?»

Город стал плавильным котлом для многих национальностей Российской империи. В разные годы от 10 до 20 процентов жителей столицы были нерусскими: пестрая смесь из 60 этнических групп. Особенно многочисленны были немцы, поляки, белорусы и украинцы, финны и шведы, евреи, прибалты, татары. Некоторые (особенно немцы) занимали видное место в столичной бюрократической машине. Другие становились торговцами и ремесленниками. Тысячи ютились на окраинах в жалких лачугах и бараках.

Для этих город был скорее не Петербургом, а «Питером»: в этой кличке смешались растерянность, фамильярность, некоторая ирония, цинизм, доброжелательность – сложная смесь, характеризующая отношение новичков к принявшей их столице. Это отношение отразилось в популярной поговорке «Питер народу бока повытер», через многие годы нашедшей дорогу в «Поэму без героя» Ахматовой, совершенно очарованной Петербургом Достоевского.

Петербург эксплуатировал, принижал, унифицировал, но одновременно будоражил, подстегивал и отшлифовывал своих новых обитателей. Наиболее работоспособным и смышленым открывался простор для разнообразной деятельности. В Петербурге можно было все купить и все продать.

Перейти на страницу:

Все книги серии Диалоги о культуре

Наш советский новояз
Наш советский новояз

«Советский новояз», о котором идет речь в книге Бенедикта Сарнова, — это официальный политический язык советской эпохи. Это был идеологический яд, которым отравлялось общественное сознание, а тем самым и сознание каждого члена общества. Но гораздо больше, чем яд, автора интересует состав того противоядия, благодаря которому жители нашей страны все-таки не поддавались и в конечном счете так и не поддались губительному воздействию этого яда. Противоядием этим были, как говорит автор, — «анекдот, частушка, эпиграмма, глумливый, пародийный перифраз какого-нибудь казенного лозунга, ну и, конечно, — самое мощное наше оружие, универсальное наше лекарство от всех болезней — благословенный русский мат».Из таких вот разнородных элементов и сложилась эта «Маленькая энциклопедия реального социализма».

Бенедикт Михайлович Сарнов

Культурология

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Косьбы и судьбы
Косьбы и судьбы

Простые житейские положения достаточно парадоксальны, чтобы запустить философский выбор. Как учебный (!) пример предлагается расследовать философскую проблему, перед которой пасовали последние сто пятьдесят лет все интеллектуалы мира – обнаружить и решить загадку Льва Толстого. Читатель убеждается, что правильно расположенное сознание не только даёт единственно верный ответ, но и открывает сундуки самого злободневного смысла, возможности чего он и не подозревал. Читатель сам должен решить – убеждают ли его представленные факты и ход доказательства. Как отличить действительную закономерность от подтасовки даже верных фактов? Ключ прилагается.Автор хочет напомнить, что мудрость не имеет никакого отношения к формальному образованию, но стремится к просвещению. Даже опыт значим только количеством жизненных задач, которые берётся решать самостоятельно любой человек, а, значит, даже возраст уступит пытливости.Отдельно – поклонникам детектива: «Запутанная история?», – да! «Врёт, как свидетель?», – да! Если учитывать, что свидетель излагает события исключительно в меру своего понимания и дело сыщика увидеть за его словами объективные факты. Очные ставки? – неоднократно! Полагаете, что дело не закрыто? Тогда, документы, – на стол! Свидетелей – в зал суда! Досужие личные мнения не принимаются.

Ст. Кущёв

Культурология