История любви

Да, мне просто было страшно идти домой. Потому что теперь, спустя несколько недель после страшного известия, я заметил, что Дженни начала худеть. Нет, похудела она совсем немного – наверняка даже еще сама не заметила. Но я-то знал и потому все понял.

Разглядывал я и витрины авиакомпаний: Бразилия, Карибские острова, Гавайи («Бросьте все – летите к солнцу!») и т. д. В тот день компания «Transworld Airlines» рекламировала Европу в межсезонье: «В Лондон за покупками!», «В Париж за любовью!»…

– Но как же моя стипендия? А чертов Париж, где я так никогда и не побывала?

– А как тогда быть с нашей свадьбой?

– А кто говорит о свадьбе?

– Я. Здесь и сейчас.

– Ты хочешь на мне жениться?

– Да!

– Почему?..

Банк считал меня фантастически перспективным клиентом, и у меня уже была кредитная карточка «Diner’s Club[29]». Всего одна подпись, и в руках у меня оказались два билета (первого класса, а как же еще!) на самолет, летящий в Город Влюбленных.

Дома меня встретила Дженни. Она была бледная и какая-то посеревшая, но я надеялся, что моя блестящая идея вернет ей румянец.

– Миссис Барретт, угадайте, какую новость я принес? – сказал я.

– Тебя уволили, – сразу предположила моя оптимистка-жена.

– Не дождешься! С работы я не вылетел. А вот мы с тобой улетаем. Все выше и дальше – аж до самого Парижа. Завтра вечером. Вот билеты.

– Что за бред ты несешь, Оливер? – спросила Дженни. Но уж очень тихо, без обычной насмешливой агрессии. Даже с какой-то нежностью.

– Слушай, а что значит это твое вечное «бред»? Определи поточнее, пожалуйста.

– Это значит, Оливер, – тихо произнесла она, – что все будет совсем иначе.

– Что будет иначе?

– Я не хочу лететь в Париж. Мне не нужен Париж. Мне нужен только ты…

– Ну, это-то тебе обеспечено, крошка, – с притворной веселостью перебил я.

– А еще время, – продолжила она, – которого ты, увы, не можешь мне дать.

Я посмотрел ей в глаза. Они были невыразимо печальны. Но печаль эта была особая, понятная только мне: Дженни меня жалела.

Мы стояли молча, обнявшись. Господи, если один из нас заплачет, пусть заплачет и другой. Но лучше не стоит.

Потом она рассказала, как в один прекрасный день почувствовала себя «совсем дерьмово» и снова пошла к доктору Шеппарду – не за советом, а за ответом: да скажите вы уже, наконец, что со мной, черт побери! И он сказал.

Почему-то мне стало неловко, что не я открыл ей правду. Она догадалась и умышленно глупо вдруг сказала:

– Ты знаешь, Оливер, он из Йельского университета.

– Кто?

– Ну, этот, Аккерман. Гематолог. Сначала в колледже там учился, потом окончил медицинскую школу при их универе, как ты – Школу права.

– А-а, – протянул я, понимая, что она хочет хоть как-то облегчить то ужасное, что собиралась сказать. – Но читать и писать он, по крайней мере, умеет? – спросил я.

– Это я еще не выяснила, – улыбнулась миссис Барретт. – Главное, что он умеет говорить. Потому что именно поговорить я с ним и хотела.

19

Теперь я уже хотя бы не боялся приходить домой, потому что больше не надо было вести себя «как обычно». Мы снова всем делились, даже сознанием того, что наши совместные дни сочтены.

Нам надо было многое обсудить – вещи, о которых редко говоришь со своей женой: в двадцать четыре-то года!

– Я надеюсь, ты будешь сильным, как настоящий хоккеист, – говорила она.

– Буду, буду, – отвечал я, спрашивая себя, чувствует ли всегда и все понимающая Дженни, что великий хоккеист ужасно испуган.

– Это ради Фила, – продолжала она. – Ему придется хуже всего. Ты-то хотя бы останешься веселым вдовцом.

– Я не буду веселым, – перебил я.

– Нет, будешь, черт возьми! Я хочу, чтобы ты был веселым, о’кей?

– О’кей.

– Ну вот и хорошо.

Роковой момент случился через месяц после этого разговора. Мы едва успели пообедать. (Дженни настояла на том, что готовить будет по-прежнему сама. Правда, я в конце концов убедил ее разрешить мне убирать со стола, хотя она с пеной у рта доказывала мне, что это не «мужское дело».) Я возился с посудой, а Дженни играла Шопена на рояле. Вдруг музыка прервалась, и я сразу же заглянул в гостиную.

– Ты в порядке, Дженни? – спросил я. Я, конечно, имел в виду – насколько все может быть в порядке с таким диагнозом. Она ответила вопросом на вопрос.

– У тебя хватит денег на такси?

– Конечно! – воскликнул я. – Куда бы ты хотела поехать?

– Ну, скажем, в больницу.

В суматохе поспешных сборов я внезапно понял – вот и все. Дженни ведь больше никогда не вернется. Она сидела в кресле, а я бросал в сумку какие-то вещи. О чем она сейчас думала? Оглядывала дом? Хотела запомнить все в последний раз?

Ничего. Она сидела неподвижно, устремив взгляд в пустоту.

– Эй, – окликнул я. – Ты хочешь взять с собой что-нибудь особенное?

– А! Что? – Дженни рассеянно покачала головой. Потом, словно вспомнив, добавила: – Тебя.