Но здесь Скотт умолкает. Смотрит на бутылку вина, но бутылка пуста. Он и Лизи уже сняли куртки и отложили в сторону. Под конфетным деревом стало не просто тепло; там жарко, просто какая-то парилка, и Лизи думает: «Мы должны скоренько уйти. Если не уйдем, снег, который лежит на ветвях с листвой, станет таким рыхлым, что обрушится на нас».
Сидя на кухне с меню из «Оленьих рогов» в руках Лизи думает: «Я тоже должна скоренько уйти от этих
Но разве не этого хотел Скотт? Разве не это спланировал? И разве охота на була – не ее шанс со всем справиться?
«Ох, но я боюсь. Потому что я уже совсем близко».
Близко
– Заткнись, – шепчет она и дрожит, как на холодном ветру. Который, возможно, долетел от самого Йеллоунайфа. И тут же, потому что у нее сейчас два разума, два сердца: – Еще чуть-чуть.
Она знает, что опасно, уже видит искорки правды сквозь дыры в ее пурпурном занавесе. Сверкающие, как глаза. Может слышать голоса, шепчущие, что были причины, по которым ты не смотрелась в зеркало без крайней на то надобности (особенно с наступлением темноты и
Причины не вытаскивать мертвецов из могил.
Но она не хочет уходить из-под конфетного дерева. Пока не хочет.
Не хочет уходить
Он пожелал «Книгомобиль», даже в три года загадал очень Скоттовское желание. А Пол? Пол-то что…
– Что, Скотт? – спрашивает она его. – Что загадал Пол?
– Он сказал: «Я хочу, чтобы отец умер на работе. Пусть его пробьет электрическим током, и он умрет».
Она смотрит на него, онемев от ужаса и жалости.
Скотт резко начинает собирать вещи в рюкзак.
– Пошли отсюда, пока мы еще не поджарились. Я думал, что смогу рассказать тебе гораздо больше, Лизи, но не могу. И не говори, что я не такой, как мой старик, потому что не в этом дело, понимаешь? Дело в том, что у
– И у Пола тоже?
– Не знаю, смогу ли я сейчас говорить о Поле.
– Хорошо, – кивает она. – Давай вернемся, поспим, а потом слепим снеговика или что-нибудь эдакое.
Взгляд безмерной благодарности, которым он ее одаривает, вгоняет Лизи в стыд, потому что на самом деле ей
– Скотт, когда твой брат в то утро пошел в магазин за «Ар-си колой»… призом за хороший бул…
Он кивает, улыбаясь:
– Отличный бул.
– Да, да. Когда он пошел в этот маленький магазинчик… «Мюли»… никто не подумал, как это странно – шестилетний мальчик, у которого руки в порезах? Даже если порезы залеплены пластырем?
Он отрывается от рюкзака, смотрит на нее очень серьезно. Все еще улыбается, но румянец со щек исчез практически полностью. Кожа выглядит бледной, почти восковой.
– У Лэндонов все заживает быстро. Разве я тебе этого не говорил?
– Да, – соглашается она. – Говорил. – А потом продолжает, пусть и сыта рассказом Скотта по горло: – Еще семь лет.
– Семь, да. – Он смотрит на нее, сидящую с рюкзаком между обтянутых синей джинсой коленей. Его глаза спрашивают, как много она хочет знать? Как много она решится узнать?
– И Полу было тринадцать, когда он умер?
– Тринадцать, да. – Голос достаточно спокоен, но от румянца на щеках не осталось ни следа, хотя она видит капельки пота, ползущие по коже, влажные волосы. – Почти четырнадцать.
– И твой отец… он убил его ножом?
– Нет. – Голос Скотта все так же спокоен. – Из карабина. Своего.30–06. В подвале. Но, Лизи, это не то, что ты думаешь.
Не в ярости, вот что он пытается ей сказать. Она в этом уверена. Не в ярости, а хладнокровно. Вот о чем она думает под конфетным деревом, когда все еще представляет себе третью часть истории своего жениха под названием «Убийство святого старшего брата».
Даже если воспоминания безумны.
– Я не должна это вспоминать. – Она сворачивала и разворачивала меню. – Я не должна это вспоминать, не должна, не должна, не должна вытаскивать мертвецов из могил, должна обойтись без этого безумного берьма, должна…
– Это не то, что ты думаешь.
Она и дальше будет думать как думала. Она может любить Скотта Лэндона, но не привязана к колесу его ужасного прошлого и будет думать как думала. Будет знать что знает.