Дед расспрашивал внука о его жизни в Нью-Йорке, о его друзьях и слушал, не спуская глаз с ребенка. Маленький лорд охотно отвечал на все вопросы, рассказывал ему про Дика, про Джека, про торговку и про мистера Гоббса, описывал республиканские митинги. Он дошел до революции и Четвертого июля и вдруг, что-то вспомнив, остановился.
— Что случилось? — спросил дед. — Почему ты не продолжаешь?
Маленький лорд завозился на стуле: ему стало неловко.
— Я вдруг подумал, что этот разговор наверное вам неприятен, — отвечал он. — Может быть, кто-нибудь из ваших участвовал в войне?.. Я забыл, что вы англичанин…
— Можешь продолжать, никого из моих там не было. Ты забываешь, что ты сам англичанин.
— О, нет, — быстро возразил Седрик, — я американец.
— Ты — англичанин! — жестко повторил старик. — Твой отец был англичанин.
Его развлекал этот спор, но Седрик был недоволен и покраснел до корней волос.
— Я родился в Америке, — протестовал он, — а кто родился в Америке, тот американец. Извините, что я возражаю вам, — прибавил он учтиво, — но мистер Гоббс сказал, что, если будет война, я… я должен стоять за американцев.
Граф сухо улыбнулся.
— За американцев? — переспросил он.
Он ненавидел все американское, но его забавлял этот маленький патриот, и он подумал, что со временем из него может выйти хороший англичанин.
Они не успели еще потолковать о революции, как пришли доложить, что подан обед.
Седрик встал, подошел к деду и, взглянув на его больную ногу, спросил:
— Хотите, я помогу вам? Вы можете опереться на мое плечо. Когда мистер Гоббс ушиб ногу о бочку с картофелем, он всегда опирался на меня.
Высокий лакей чуть не засмеялся, рискуя потерять за это место. Он всегда служил в аристократических домах и никогда не позволял себе улыбаться в присутствии господ. Теперь он с трудом удержался и только тем и спасся, что уставился на одну из картин.
Старый граф окинул глазами внука с головы до ног:
— Ты думаешь, что будешь в силах меня удержать?
— Полагаю, что да, — отвечал Седрик. — Я очень сильный, ведь мне семь лет. Вы можете одной рукой опереться на палку, а другой на мое плечо. Дик говорит, что у меня очень крепкие мускулы для моих лет.
Седрик сжал кулак и согнул руку, чтобы показать мускулы, он это сделал с таким серьезным лицом, что лакей опять принялся разглядывать картину.
— Хорошо, — сказал граф, — попробуем…
Седрик подал палку и помог ему встать. Обыкновенно лакей делал это, и старик всегда яростно ругался, когда чувствовал приступы подагры. Теперь же он молчал, хотя нога болела. Ему хотелось испытать мальчика. Медленно встав, он положил руку на детское плечо, мальчик осторожно сделал шаг вперед и зорко следил за движениями больной ноги подагрика.
— Обопритесь сильнее на меня, — сказал он, — я пойду тихонько…
Капризный старик дал ему почувствовать всю свою тяжесть и нарочно налегал больше на его плечо, чем на палку. После нескольких шагов лицо маленького лорда все вспыхнуло, сердце так и застучало, но он подбадривал себя, помня о том, что Дик похвалил его мускулы.
— Не бойтесь, — твердил он, — мне ничего… если… если недалеко идти.
До столовой было действительно недалеко, но маленькому лорду показалось, что они идут ужасно долго. Рука на его плече становилась все тяжелее с каждым шагом, дышалось все труднее, но он не думал сдаваться.
— Вам очень больно? — спрашивал он у деда. — А вы держите больную ногу в воде с горчицей? Мистер Гоббс всегда ставил ногу в горячую воду. Арника {6}
тоже хорошее средство.Лакей и огромная собака следовали за ними; лакей смотрел с изумлением на мальчика, который, напрягая все силы, стойко переносил такую тяжесть. Граф тоже бросал удивленные взгляды на раскрасневшееся личико внука.
Наконец они вошли во внушительную столовую, дотащились до стула, и граф уселся. Седрик вынул красный платок, подаренный Диком, и утер им лоб.
— Как сегодня жарко! — заметил он. — Вероятно, вы топите камин из-за вашей ноги, но мне кажется, немного жарко.
— Тебе тяжело было идти, — сказал граф.
— О, нет! Мне было не тяжело, но жарко… впрочем, летом всегда жарко… — И он опять вытер свои мокрые кудри красным платком.
Место маленького лорда было напротив деда, на другом конце стола. Стул ему был не по росту, и вообще все: большая комната, высокие потолки, массивная мебель, огромная собака, высокий лакей и сам граф — были таких размеров, что мальчик среди них казался крошечным.
Хотя граф был одинок, он жил роскошно, и обед был богато сервирован. Странно смотрелась огромная комната с лакеями, безмолвно стоящими вокруг стола, уставленного яркими свечами, сверкающим серебром и стеклом, с суровым стариком во главе стола и крошечным мальчиком напротив. Граф был страшно требователен к еде, хотя сам мало ел, сейчас же аппетит его был лучше, может быть, оттого, что он не злился и думал о другом. Внук занимал его мысли, граф смотрел на него через стол и заставлял говорить. Никогда граф не представлял, чтобы разговор ребенка мог его развлечь. Но маленький лорд забавлял и удивлял его — старик не мог забыть, как твердо мальчик вынес его тяжесть.