Всеобщий разум распространен повсюду, как воздух, и его надо благодарить за все, даже за несчастья. Судьба назначает человеку нечто, как врач прописывает лекарство. Здесь не философия, как у киников, а судьба – врач. Лекарство же бывает горьким. Так и зло в мире – горькое лекарство, которым лечит природа. Это близко к христианскому представлению о том, что болезнь дается в наказание за грехи, и человек не может и не должен разбираться, за что наказан. Болезни не дала бы природа, если бы это не принесло пользы целому.
Сами препятствия, как и зло, помогают нам. «И продвигает в деле самая помеха делу и ведет по пути трудность пути» (Там же. V, 20). Боль же и наслаждение не имеют к этике никакого отношения, так как они не делают человека ни лучше, ни хуже и не являются поэтому ни благом, ни злом. Марку Аврелию принадлежит небезызвестное выражение «жизнь – борьба», хотя он не склонен был восхищаться этим.
Главное в жизни – быть достойным бога, гения, добродетели, и сохранить свой собственный цвет, как изумруд. «Свернись в самого себя» (Там же. VII, 28). Живи настоящим днем, но не привязываясь к нему, и ни на кого не обижайся.
Важное место в философии Марка Аврелия занимает требование быть всегда одинаковым в ответ на действия внешних обстоятельств, что означает постоянную соразмерность, внутреннюю согласованность душевного склада и всей жизни. «Быть похожим на утес, о который неустанно бьется волна; он стоит, и разгоряченная волна затихает вокруг него» (Там же. V, 49).
Сходные мысли встречались и у Сенеки. «Поверь мне, великое дело – играть всегда одну роль. Но никто, кроме мудреца, этого не делает; все прочие многолики»
То был единственный случай в мировой истории, когда государством правил философ и достигнута была видимая социальная вершина торжества философии. Казалось бы, именно Марку Аврелию и попытаться устроить государство на тех принципах, которые разрабатывались философией начиная с Сократа и Платона. Но он не только не начал кардинальных преобразований (хотя как у императора у него были все возможности – не то что у Платона), но даже не обращался к людям со ставшими модными в то время философскими проповедями, а вел лишь дневник – для себя. Это крайняя степень разочарованности в надежде улучшить положение. Осуществилось пожелание Платона о философе, управляющем государством, но Марк Аврелий понимал, насколько трудно исправить людей и общественные отношения. В самоумалении Сократа была ирония, в самоумалении Сенеки и Марка Аврелия – неподдельная скорбь.
Учащий людей как жить бывший раб Эпиктет, философ на престоле Марк Аврелий, государственный деятель и писатель Сенека сравнимы по художественному дарованию с Платоном, а по пронзительности своих сочинений более близкие нам, чем Платон, – вот наиболее значительные имена римского стоицизма. Всех троих объединяло убеждение, что существует разумная необходимость подчинения всеобщему высшему началу, а своим следует считать только разум, а не тело. Различие же в том, что, по Сенеке, во внешнем мире все подчинено судьбе; по Эпиктету – воле богов; по Марку Аврелию – мировому разуму.
Сходство между римскими стоиками и эпикурейцами, как и между греческими, заключалось в ориентации на жизнь по природе, замкнутость и автархию, безмятежность и апатию, в представлении о материальности богов и души, смертности человека и его возвращении в мировое целое. Но осталось понимание эпикурейцами природы как материальной вселенной, а стоиками‑как разума; справедливости как общественного договора – эпикурейцами, и как долга перед мировым целым – стоиками; признание свободы воли эпикурейцами и высшего порядка и предопределенности стоиками; представление о линейности развития мира у эпикурейцев и цикличности развития у стоиков; ориентация на личную дружбу у эпикурейцев и участие в общественных делах у стоиков. Для стоиков источник счастья – разум, а основное понятие – добродетель; для эпикурейцев соответственно чувства и удовольствия. Стоики начали отходить от главной линии античности, и мотивы милосердия и покорности приближали их к христианской этике, как стремление к подавлению всех желаний – к буддизму. Поздним стоикам, однако, не хватало уверенности в своих силах, их разъедал скептицизм, и здесь они уступали религии.