История моей возлюбленной или Винтовая лестница

В фойе толпилась литературная братия, стекавшаяся из гастрономических и развлекательных помещений писательского клуба. Кое с кем я был знаком по переводческой секции, по толканиям в редакционных прихожих, и, в особенности, я обзавелся многими шапочными знакомствами после премьеры татарской пьесы, песни из которой временно приобрели популярность шлягеров, которые записывались на магнитофонные ленты и коллективно прослушивались в кухонных компаниях кукиш-карманщиков. Я направился в бар. По случаю вечера журнала «Дружба народов» в баре было многолюдно. Мне повезло. Я увидел пустующий табурет между одинокой молодой женщиной, повернутой ко мне спиной, и парой литераторов, толкующих о каких-то редакционных сплетнях так увлеченно, что мой вопрос, свободно ли место, остался без ответа. Молодую женщину, склоненную над коктейлем, я не решился побеспокоить, настолько она была погружена в свои раздумья. Но как только я разместился на своем табурете, как петух на шестке, и заказал мой любимый коктейль, составленный из водки и апельсинового сока, молодая женщина подняла лицо от стакана и обратилась ко мне: «Наконец-то мы встретились, Даня. Вы звонили, конечно, и, конечно, не застали меня, а передавать привет через Сашу не решились, правда?» — сказала она и засмеялась чуть грустно. «Инга, поверьте! Я хотел звонить тысячу раз. И даже сегодня. Жизнь замотала. Правда, я хотел звонить много раз, но не получалось. Да и не верю телефонным звонкам, а верю непредвиденным встречам». «Я тоже. В самом деле, мы встретились в третий раз. В Михалково, на Патриарших прудах и сегодня. Это судьба дала нам третий шанс», — сказала Инга и засмеялась с грустинкой, придававшей ее голосу едва заметный надлом. Я как будто бы не слышал ни третьего шанса, ни надлома в голосе. Я все время думал о моем разговоре с Настенькой. Надеялся и не верил, что освобожусь от нее. Потому что обещание (или угроза?) уйти от меня шло вслед за признаниями в любви, а, следовательно, желанием остаться со мной, у меня. Наверно, Инге нужно было выговориться, и я оказался ко времени и к месту. Почти так же, как на даче в Михалково, а потом на Патриарших прудах, когда она рассказала о себе и Саше.

Я заказал вторую водку с апельсиновым соком, а для Инги, с ее согласия, пузатую рюмку армянского конька и чашечку кофе с лимоном. Мы пили потихоньку. Инга сказала, что часто бывает в Доме литераторов, забегает сюда перекусить в обеденный перерыв, а вот сегодня пришла на вечер своего журнала. «Я говорила вам, Даня, что работаю в „Дружбе народов“? Надо бы вернуться в зал, но так хорошо посидеть в баре. Особенно теперь, когда мы встретились в третий раз». Она чередовала коньяк и кофе, прикладываясь к пузатой рюмке и маленькой фарфоровой чашечке и поглядывая на меня, словно пытаясь угадать, что я такое магическое придумаю. Но я ничего не придумывал и не предлагал, потому что мысли мои были о Настеньке. Нет, не покаянные мысли, которые должны были бы посетить даже отпетого негодяя, вынудившего любовницу бежать из дома, а практические соображения, ушла ли она, наконец, насовсем. Я даже, извинившись перед Ингой, ушел в фойе и позвонил домой, но никто не ответил, и это все равно не говорило с определенностью, там ли Настенька. Она из подлости могла не снимать трубку. Было около десяти вечера. В третий раз (Михалково, Патриаршие пруды, Дом литераторов) наш разговор с Ингой заходил в тупик. Да это и естественно. Нас не связывала давняя и глубокая дружба, родство (родственные отношения) или любовная история. Разве что родство в каких-то неуловимых оттенках восприятия флюктуаций свободной мысли, придавленной тоталитарной властью. Да и об этом мы почти не говорили. Мне она просто нравилась.