История моей жизни

Мы с женой терпим острую нужду. Тащить в ломбард уже нечего.

Брат Татьяны Алексеевны все еще без работы и единственная дочка остается жить у «богатой» тети.

Сегодня в доме ни копейки. Однако мы не испытываем обычного страха за грядущий день. Мы твердо знаем, что на страницах «Новостей» уже напечатано три тысячи строк — это означает сто пятьдесят рублей. Беда лишь в том, что Нотович выплачивает гонорар сотрудникам раз в месяц — пятого числа.

В редакции застаю Лесмана. Подробно рассказываю ему о тяжелых обстоятельствах, заставляющих меня обратиться к владельцу газеты за авансом.

Лесман выслушивает меня и впадает в задумчивость.

— Вот что я вам скажу, — начинает секретарь после долгого молчания, — дело почти безнадежное. Маркиз наш очень тверд в отношении преждевременных выдач гонорара…

— Но ведь я прошу дать хоть небольшую часть того, что мне уже следует, — нерешительно вставляю я.

— Знаю, знаю… Не вы первый, не вы последний. Все просят небольшую толику заработанного. Но повторяю — наш хозяин в области авансов — кремень. Я могу вам посоветовать обратиться к Блоху…

— Кто это?

— Он муж старшей дочери Нотовича.

Лесман понижает голос и добавляет:

— Девушка хромая долго не могла выйти замуж, и вот нашелся Блох… Он заведует конторой редакции и книжным магазином.

В дальнейшем узнаю от того же Лесмана, что Блох случайно сидит сейчас в кабинете Нотовича один, а обычно его можно видеть на Морской в конторе.

— Зайдите к нему. Достаточно, если он даст вам записку, — советует Лесман.

Застаю Блоха стоящим перед зеркалом. Он закручивает пышные темно-русые усы и оглаживает бородку а ля Буланже. Этому человеку на вид лет тридцать. Он высок ростом, широкоплеч, красив и обладает большими темными наивными глазами, похожими на глаза двухнедельного теленка. Одет франтом. Так щеголять умеют только провизора или дантисты — женихи богатых невест.

Блох вежливо приглашает сесть и все время не перестает улыбаться, показывая два ряда чудесных зубов.

Он охотно идет навстречу моей просьбе, садится за стол и пишет записку.

— Сколько вы хотите?

— Пишите пятьдесят, — набравшись храбрости, отвечаю я.

В конторе бухгалтер Гинзбург — маленький горбун с острым подбородком и длинными сухими руками, — узнав из записки, что я автор «В царстве нищеты», приветливо улыбается мне и шопотом сообщает:

— Эти записки уже потеряли силу. Маркиз запретил по ним что-либо выдавать, но он как раз сейчас здесь. Зайдите… Может, удастся…

Теряю уверенность. Под ложечкой появляется знакомая мне боль, а в ногах нервная дрожь. Но другого выхода нет. Два близких существа сидят в холодной комнате без хлеба.

— Здравствуйте…

Нотович косит глаза в мою сторону, вместе с бородой и шишкой на лбу откидывается на спинку кресла и, не отвечая на «здравствуйте», спрашивает:

— Какие ветры вас сюда занесли?

— Я по совету господина Блоха — чуть слышно отвечаю я.

— Напрасно слушаете советы идиота — легко можете попасть в глупое положение. А впрочем, что собственно вам надо?

— Я хотел… немного получить в счет напечатанного…

— Так-с… Все вы с этого начинаете. Позор!‥ Кто не знает, что «Новости» платят только пятого числа!‥

— Но мне очень нужно… Я больше жить не могу…

К горлу подкатывается ком. Умолкаю.

— Сколько вам нужно, чорт возьми?

Отвечаю, что мне необходимо пятьдесят рублей, и хочу рассказать этому бледнолицему человеку, в каком я нахожусь положении, но он машет рукой, указывает на дверь и бросает мне вслед:

— Подождите там, в конторе.

Удаляюсь.

Сижу на деревянном диванчике у входной двери и сгораю от стыда.

В моем прошлом так много обид, унижений, незаслуженной жестокости, в моей памяти живут нанесенные мне побои, гонения, грубые отказы в ночлеге и… все же никогда так не стучало сердце от негодования, как сейчас, в этой большой конторе, где мирно щелкают счеты и тихо поскрипывают перья.

Час мучительного ожидания. Темнеет. Однорукий уборщик с длинными черными усами повертывает выключатели. Взлетает белый свет электричества. Четко вырисовывается уродливая фигурка горбатого бухгалтера на высоком конторском стуле.

Пред моим мысленным взором раскрывается наша комната, а в ней голодный ребенок и жена с опухшим от слез лицом. Не могу больше ждать. Срываюсь с места и подхожу к Гинзбургу.

— Будьте добры, узнайте, сколько надо ждать обещанного ордера в кассу…

Горбун пробегает черными глазами по моему лицу и сползает с вертящегося стула.

— Сейчас доложу…

Бухгалтер уходит в кабинет и через минуту возвращается с бумажкой в руке.

— Ну, вот видите… Редкий случай… Приказано выдать двадцать пять рублей.

— Почему двадцать пять? Ведь я просил пятьдесят.

Меня поднимает вихрь, и я перестаю владеть собой.

Вырываю из рук Гинзбурга записку, всем туловищем распахиваю дверь кабинета и кричу так, что все служащие в конторе вскакивают с мест.

— Мне вашего милосердия не надо!‥ Я не за милостыней протягиваю вам руку!‥

Убегаю.

Улица. Снег. Горят фонари. А я, обезумевший от злой обиды, едва передвигаю ноги и кляну себя за опрометчивый поступок. Какое я имею право!‥ Ведь не один же я на свете!‥