История моей жизни

У меня лицо заливается стыдом. Замечания Скроботова до того неожиданны, что не нахожу слов для возражения.

Мое замешательство, однако, длится недолго. В сознание проникает мысль, что с выходом в свет «Погибших людей» я смогу просуществовать и без «Петербургского листка».

— Не понимаю вашего возмущения, — говорю я. — Ведь на книгах значится мое настоящее имя, а у вас я печатался под псевдонимом, что вам хорошо было известно. Но если это вас не устраивает, то мы можем расстаться, и даже навсегда.

Быстро встаю с места, забираю книги и хочу оставить кабинет, но редактор меня удерживает. Он подходит ко мне, кладет руку на мое плечо и уже обычным ласковым голосом говорит:

— Ну, ну, уже и рассердился… Нельзя так, молодой человек. Знаете поговорку — не плюй в колодец, и так далее… Не забывайте, что благодаря нашей газете и моим указаниям вы обогатились вот этими книжками… Кстати, оставьте их — надо будет рецензию дать. Какой вы горячий!‥ Нехорошо. Ну, да ладно, останемся друзьями.

Скроботов крепко пожимает мне руку и обдает меня ласковым взглядом хитрых глаз.

Прихожу домой. Стараюсь вернуть себе радостное настроение, но не могу: разговор с редактором «Листка» принижает мое сознание, и затуманиваются светлые точки гордости и надежд, только что горевшие во мне.

К инциденту, происшедшему между мною и редактором «Петербургского листка», Татьяна Алексеевна относится без всякого огорчения.

— Все идет к лучшему, — говорит она, — скорее вылечишься от газетного яда, вот уже два года отравляющего тебя. Не знаю почему, но я уверена, что в тебе заложены большие писательские силы. Но для того, чтобы их использовать и стать литератором, нужно, прежде всего, выйти из невежества, учиться и работать, работать, работать…

— Ты, конечно, права. Я с тобой вполне согласен. Надо работать, и я буду работать, но прежде всего необходимо обеспечить себя материально.

— Что ты этим хочешь сказать? Скопить с помощью «Листка» капитал и тогда уже засесть за работу?‥ Безумный ты, безумный… Я была на похоронах Достоевского и видела собственными глазами, из какой убогой квартирки выносили тело великого человека. А ты хочешь сразу разбогатеть. Помни, Алеша, большинство русских писателей жили в нужде, боролись за существование, с отчаянием дрались за каждый клочок жизни, и поэтому в их произведениях с такой жуткой реальностью нарисованы картины человеческих страданий, падений и героических взлетов.

— Все это так, — возражаю я, — но завтра у нас по случаю «Погибших людей» должна быть вечеринка. Хочу пригласить Мамина-Сибиряка, Немировича-Данченко, Баранцевича… Словом хочу, чтобы у нас были настоящие писатели. Думаю, что видеть и разговаривать с живыми литераторами для меня гораздо полезнее, чем читать их произведения… Поняла? Ну, вот… А у меня в кармане сплошная пустота. Волей-неволей придется сесть за стол, сочинить два-три происшествия и снести их в тот же самый «Листок».

Татьяна Алексеевна вздыхает, безнадежно машет рукой и выходит из комнаты.

Сажусь за стол. Выдумываю первое происшествие.

Живут два брата Матвеевы. Один — в Москве, другой — в Петербурге. Оба известные любители и дрессировщики почтовых голубей. Вчера братья устроили опыт: два почтовых голубя одновременно были отправлены — один из Москвы, другой из Петербурга, с коротенькими записочками. Одновременно с голубями были отправлены срочные телеграммы. Что же оказалось? Голуби прибыли на шесть часов раньше срочных телеграмм.

Это происшествие я разукрашиваю всевозможными подробностями, и получается заметочка в сто десять строк. Но этого не хватит для вечеринки. Тогда, не долго думая, сочиняю еще одну хронику. Рассказываю об одном несчастном сапожнике, живущем в сыром подвале вместе с детишками. Вчера у этого сапожника умерла жена от родов, и на руках бедняка очутилось крохотное, но живое существо. Собираются соседки, разглядывают новорожденного, кричащего на весь подвал, но помочь сапожнику никто не может. И вдруг появляется еще одна женщина в отрепьях нищенки, подходит к ребенку, берет его на руки и дает ему грудь. Она, оказывается, сама недавно родила.

Размазываю и эту заметку на сто строк, озаглавливаю «Лепта вдовицы», несу в редакцию и прошу секретаря выдать мне гонорар авансом.

Торжествую.

Вечеринка сорвана: у Баранцевича флюс, Мамин-Сибиряк находится в Царском селе, а к Немировичу-Данченко сам не иду. Что он будет делать у нас один…

Зато к нам является Миша Городецкий.

Он, как всегда, приносит с собою шум города, рассказывает последние новости и остроумно высмеивает свою собственную неудачливость.

Миша смотрит на Татьяну Алексеевну веселыми прищуренными глазами и спрашивает:

— Татьяна Алексеевна, ведь вы всегда говорите правду. Так скажите мне со всею свойственной вам откровенностью, любите вы меня или нет?

Городецкий в эту минуту с его тонкими приподнятыми бровями и раскосыми щелками смеющихся глаз похож на китайца.

Татьяна Алексеевна любит этого человека за то, что он всегда весел, никогда не унывает, полон бодрости и никому не причиняет зла.