История моей жизни

Вскоре наша бричка вкатывается в город, и на Базарной площади мы сходим. Идем с провожатым по главной свенцянской улице — Линтупсной. Народу мало.

Начинает лить дождь. Я и этому рад — меньше любопытных.

Но вот и полицейское управление. Меня вводят в канцелярию.

Только я переступаю порог, как из противоположной двери выходит одетый в мундир с блестящими пуговицами толстый исправник с большой круглой, коротко остриженной седой головой и длинными серыми усиками с подусниками.

— Откеда? — бросает он вопрос.

— Не могу знать, — отвечает городовой и протягивает последнему проходное свидетельство.

Исправник, взглянув на бумагу, впивается в меня коричневыми зрачками и насупливает серые взлохмаченные брови.

— Проворовался?

— Нет, — отвечаю я.

— А по какому же случаю из Одессы гонят?

— За неимением письменного вида, — отвечаю я, наученный тюремной жизнью за время моего этапного путешествия.

— Кто ж у тебя тут еть?

— Не знаю, — тихо отвечаю я.

В это время появляется околоточный надзиратель — маленький коротконогий человек в тесном мундирчике, с большой книгой подмышкой и с пером за ухом.

— Видзерский, — обращается исправник к околоточному, — кто тут у нас из Свирских?

— Их дюже много тут, почитай полгорода.

Исправник, покрутив ус, говорит:

— Я сам знаю, что их тут бисова туча, да тут, понимаешь, требуется человек домовитый, чтобы мальчишку мог принять.

— А можно крикнуть Мойше-Бере, он самый богатый.

— Добре, — соглашается исправник и оставляет канцелярию.

Не проходит и получаса, как в полицейское управление является среднего роста еврей с черной кудрявой бородкой, большими черными глазами и круто завитыми кудрями цвета воронова крыла.

— Мине пан Родзевич просит?

— Да, да, сейчас выйдет к тебе, — отвечает околоточный и, открыв дверь во внутреннее помещение, сообщает о прибытии Мойше-Бера Свирского — родного брата моего отца, как я узнаю впоследствии.

До появления исправника Мойше-Бер, увидев меня, внимательно вглядывается в мое лицо и, наклонившись ко мне, спрашивает: — Ты кто?

— Я сын Вигдора.

— Почему ты сюда явился?

— Меня пригнали по этапу.

Мне очень трудно говорить. Я не совсем понимаю литовский еврейский выговор и отвечаю так, как говорят евреи в южнопольских городах.

Входит исправник.

— Добрый день! — низко кланяется Мойше-Бер.

— Ага, день добрый… Знаешь этого? — рукой указывает на меня исправник.

— Знаю, — нехотя отвечает дядя.

— Добре, добре. Он тебе как приходится?

Мойше-Бер молчит.

— Ты не отмалчивайся, а скажи — ваш он?

— Наш-то он наш, паночек, тилько нам он не потребен.

— А я тебя не спрашиваю — потребен или не потребен, раз ваш, то возьми его, нам он тоже не потребен.

Спустя немного мы уже идем по улиде, держим направление к той же Линтупской улице — самой главной в городе.

Мое появление в Свенцянах производит сенсацию.

Родственников у меня действительно оказывается чуть ли не полгорода. Но самым богатым из всех родных оказывается дядя Мойше-Бер. У него собственный дом, хорошо построенный, во дворе, и большой длинный сарай, где несколько десятков женщин чешут лен.

Мой дядя зарабатывает деньги, торгуя льном.

Когда мы приходим и домашние узнают, зачем исправник вызывал Мойше-Бера, меня окружает целая толпа теток, дядей, двоюродных братьев и сестер, прибежавших словно на пожар. Одна из теток, по имени Мине-Тайбе, взглянув на меня, восклицает:

— Ой, я сейчас в обморок упаду, ведь это же сын Вигдора! Ведь ты Шимеле? Да?

Я кивком головы отвечаю утвердительно.

— Что ж мы теперь будем делать с этим ободранцем? — спрашивает Мойше-Бер, обращаясь к окружающим родным.

— Надо написать Вигдору, пусть он распорядится, ведь это его сын, советует кто-то из родных.

Жена Мойше-Бера — красивая женщина средних лет с добрыми серыми глазами, взглянув на мои ноги, тяжко вздыхает и говорит:

— Но нельзя же в таком виде его оставить… Он же совсем голый.

— Тебе это не нравится? Так возьми его, поезжай с ним в Вильну и сходи к Вейнштейну, и пусть он по твоему заказу сошьет ему костюм, может быть, даже фрак…

— Ах, Берке, ты настоящий разбойник! А если бы с твоим сыном это случилось, так ты бы тоже смеялся?

Это говорит бедно одетая пожилая женщина с черным платком на голове.

Потом я узнаю, что это одна из сестер моего отца по имени Рашке.

Ее голос, мягкий и добрый, напоминает мне Оксану и Соню, взятых вместе…

Кончается тем, что тетя Рашке, поругавшись со своим братом Мойше-Бером, берет меня за руку и со словами: «Плюнь на них, пойдем со мной!» — уводит меня.

Тетя Рашке — самая старшая из семи сестер моего отца — считается среди многочисленной родни самой бедной женщиной. Она приводит меня в маленький покосившийся домишко, состоящий из сеней и маленькой комнаты, наполовину занятой русской печью. Живет тетя Рашке на жалованье своего мужа — хромого, преждевременно состарившегося человека. Он служит у Мойше-Бера сторожем и получает за свой труд три рубля в неделю.

Когда вхожу в комнату и вижу низенькие два оконца, две скамьи, ничем не покрытый стол и убожество всего помещения, — мне вспоминается тетя Сара с ее вечной нуждой.