История моей жизни. Воспоминания военного министра. 1907—1918 гг.

Наш лакей Семен при распределении запасных попал в Петроград, в запасный батальон л. – гв. Гренадерского полка. Ко времени нашего переезда с дачи он уже был послан в армию, но я его видел при нашем кратковременном приезде в город, 25–27 июля. Он рассказал мне кое-что про состояние его батальона, оно было крайне неутешительно: батальон был доведен до громадного состава при слабых кадрах: Семен был взводным унтер-офицером и имел во взводе около ста человек! Порядка в батальоне не было, да и не могло быть: нижние чины на ночь уходили из казарм, а ближайшие их начальники не смели об этом докладывать из боязни быть убитыми! Ничего хорошего это не предвещало. Семен сначала писал мне довольно часто, но 25 августа его предназначили для отправки в армию, а 28-го его повезли (как он мне писал из Люблина 1 сентября) на Гродно, Варшаву, Ивангород, Белосток и Люблин; он сообщал, что во все время пути получал только один раз горячую пищу, в Пскове! Затем в письмах наступил почему-то перерыв. 6 октября он мне писал из Люблинской же губернии: он был взводным 10-й роты л. – гв. Гренадерского полка и уже был под огнем; следующее (и последнее) письмо было от 27 октября: он был в сражениях на реке Сани под Новгородом (?), жаловался на ужасы войны, на холод и голод и просил о присылке теплых вещей. Посылка с теплыми вещами, парой сапог и едой уже была отправлена ему почтой, 15 октября, но, по-видимому, до него не дошла. Писем от него больше не было и приходилось считать его погибшим. По моей просьбе полковник л. – гв. Гренадерского полка, флигель-адъютант Поливанов, наводил о нем справку в запасном батальоне полка и 17 марта 1915 года сообщил мне, что Семен Панин пропал без вести 11 ноября, когда его батальон был окружен австрийцами; но через два дня, 19 марта, я получил весточку от самого Семена из австрийского плена.

От А. О. Мирбаха я получил несколько писем из армии. Штаб-квартира, в которой он был комендантом, имела громадный состав: 300 офицерских и классных чинов, свыше 1000 нижних чинов и 600 лошадей. Их всех он должен был размещать, людей и лошадей кормить, ведя полковое хозяйство. Сначала штаб-квартира была в Белостоке, затем несколько дней в Гродне, а с октября в Седлеце. Передвигалась эта масса сначала в пяти эшелонах, а потом в трех. Дел у него было очень много, но он с ними справлялся и был очень доволен своей деятельностью. Много ему помогало то, что главным начальником снабжений был Данилов (бывший начальник Канцелярии Военного министерства), который очень к нему благоволил. Тем не менее в Мирбахе сказывалась строевая жилка, и он уже в ноябре писал, что мечтает перейти в строй и командовать батальоном, так как за убылью офицеров многими батальонами командуют прапорщики. Исполнение этого желания ему, однако, пришлось отложить надолго ради большой его семьи: на его нынешней должности он получал большое содержание (как командир полка) и подвергался меньшей опасности. Только пробыв в этой должности два года, он приобретал право на пенсию командира полка, даже в случае перехода на низшую должность, а только такая пенсия могла обеспечить участь его большой семьи. Поэтому он действительно пробыл два года комендантом и только летом 1916 года ушел в строй командовать батальоном.

В конце октября Горемыкину исполнилось семьдесят пять лет. Прочтя об этом в газетах, я зашел к нему запросто его поздравить, так как сохранил самые симпатичные воспоминания о нем, как о председателе Совета министров в 1906 году. Он, кстати, жил совсем близко от меня, на Моховой, в роскошном особняке, купленном для председателя Совета министров.

Перед самым Рождеством у меня вновь появился князь Андроников, чтобы просить меня подписать адрес, подносимый Горемыкину в память упомянутого дня. Я не поклонник всяких политических выступлений, а этот адрес, довольно длинный, требовал бы тщательного изучения перед его подписанием, но это было невозможно в присутствии болтливого Андроникова; поэтому пришлось, прочтя его бегло, подписать, полагаясь на то, что он уже подписан министрами и многими членами правой группы. Попал ли этот адрес в печать, я не помню.

Из болтовни Андроникова выяснилось, что он уже не поклонник Сухомлинова. Он сначала был с ним очень близок и, например, когда жена Сухомлинова была за границей, брал ложу в театре и приглашал туда Сухомлинова, чтобы развлечь его; но с возвращением Сухомлиновой отношения эти изменились, и у Сухомлинова не оказывалось свободного времени, чтобы принимать Андроникова. Довольно характерен для обоих действующих лиц был его рассказ о том, как произошел окончательный их разрыв: к какому-то дню (к именинам?) он послал Сухомлинову запонки, благо он любитель хороших запонок, и думал, что после этого его уже непременно примут; но оказалось, что его все же не принимали, хотя Сухомлинов носил его запонки!