История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

А Мишка вел себя все хуже и лет в 12 как-то пообещал отца зарезать. Отец, поняв, что ему с ним не сладить, что его возможности в воспитании, пожалуй, исчерпаны, отвез его в Ленинград, к Анатолию и там сумел определить в детский дом. Там Михаил доучился класса до 7-го и даже приобрел какую-то специальность, как будто электромонтера. Однако проработать больше двух-трех недель он нигде не мог, отовсюду сбегал, иногда прихватив с собой вещи товарищей по общежитию. Так он болтался около Ленинграда, потом его занесло каким-то ветром в Сталинград, а оттуда он вдруг приехал ко мне в Ярославль. Мы вчетвером жили тогда в комнатке на Суздальском шоссе. Явился он без вещей, сказав, что оставил их в камере хранения на пристани.

На другой день я говорю: «Ну, пойдем за твоим чемоданом, да провожу тебя домой». Когда стали подходить к речному вокзалу, он сознался, что чемодана у него нет, украли в дороге будто бы. Но я уже ему не верил: если бы украли, зачем это было скрывать? Вообще, самым противным в нем была эта лживость, ему ни в чем нельзя было верить. А так он тогда произвел на меня впечатление неглупого парня: знал все последние кинофильмы, чувствуется, что читал газеты. Я проводил его на поезд, купил билет, дал немного денег на дорогу и он уехал к отцу. Больше я его, вот уже 20 лет, не видел.

У отца он пожил недолго и уехал в Ленинград к Анатолию, захватив все наличные деньги, какие нашел у стариков в комоде, что-то около двухсот рублей. После этого он поболтался какое-то время в Ленинграде, периодически появляясь у Анатолия, который к тому времени, кажется, тоже женился. Но работать он так и не смог себя заставить и вскоре из Ленинграда исчез: не то стал бродягой, не то прибился к какой-нибудь шайке. Изредка присылал отцу письма из разных мест, иногда дружелюбные, а иногда такие: «Я все равно тебя, старый хрыч, зарежу». Отец пытался разыскивать его через милицию, но без успеха. А года с 62-го и письма прекратились, отец до смерти так и не узнал, куда подевался и жив ли его младший отпрыск. Не знаю этого и я.

Потеряв нелепым образом в 32-м году партбилет, отец не перестал быть в душе коммунистом — гораздо лучшим, более последовательным и честным, чем многие с такими билетами. Он не мог мириться с тем, что видел вокруг: бесхозяйственность, воровство, коррупцию. Обо всем этом он по вечерам при свете керосиновой лампы (электричество им провели где-то в конце 50-х годов) писал в газеты — чаще в районную, реже в областную, еще реже в центральные. Много писал. Да и как он мог иначе, если видел, что поля вокруг его деревни, принадлежавшие пригородному хозяйству, каждый год зарастали сорняками и не давали никакого урожая, а по сводкам все было в порядке и «хозяева» получали премии? Как могло его крестьянское сердце это выдержать? Или мог ли он, ярый безбожник, равнодушно смотреть, как его сосед с партбилетом в кармане подрабатывает тем, что малюет иконы для старух? Обо всем этом и подобном он писал и писал в газеты, без особого успеха, впрочем.

Как-то в один из моих обычных визитов он с хитроватой усмешкой рассказал, что к нему заходил сотрудник районной газеты по поводу его корреспонденций и уговаривал «больше писать о положительном». На что отец ответил, что рад бы, да вот беда, положительного-то кругом не видно. Нет, он не был «очернителем», в самом деле, положительное в окрестностях Большого Кривца обнаружить было трудно.

Так и текла их жизнь в пятидесятых и начале шестидесятых годов.

Еще в юности я иногда задумывался: как я переживу смерть родителей? Умом я понимал, что рано или поздно это должно случиться, но сердце не принимало: как это вдруг самых близких мне людей — отца и матери — не станет?

Но в начале 60-х годов я понял, что эти печальные события приближаются. Отец слабел, особенно ноги — по-видимому, у него был облитерирующий эндартериит[528], да к тому же и восьмой десяток. Матери хотя тоже было лишь на год меньше, но она была еще крепка, без помощи отца управлялась с хозяйством и огородом, который они, правда, в сравнении с годами войны несколько сократили. Не случись с ней того несчастья, какое случилось, она, наверное, жила бы и сейчас.

Осенью 62-го года у них гостила сестра матери, моя тетка Лидия из Устья Городищенского. Мать поехала провожать ее до Вологды и сильно простудилась. А вернувшись, по-видимому, с высокой температурой, в холодный, ветреный осенний день пошла жать ячмень, которого они немного выращивали для кур на своем огороде. Как это было неосторожно! Она схватила жестокое воспаление легких, которое на восьмом десятке редко кончается благополучно.