История моих книг. Партизанские повести

Товарищи по цеху предлагали пойти для объяснений с «Известиями». Что? Нам? И я всем авторитетом руководителя подавил это предложение. Кстати сказать, статья «Известий» была мне немножко и на руку. Нам не на что было продолжать издание «Corp». Первый номер газеты почти целиком вернули из киосков. Таким образом, я мог ссылаться, что наша литературная деятельность подавлена «Известиями».

Нас можно разорить, но нельзя уничтожить наш творческий дух! В несколько дней я написал двухактную пьесу «Шаман Амо». Безработные актеры, приглашенные для «Черного занавеса», которых я обманул, не заплатив им ни копейки, отказались играть в новой пьесе. Театрик возле железного моста мне не сдали. Но я был упорен и снял зал Гарнизонного собрания, находящегося в крепости. Главные роли в новой пьесе играли теперь те самые сомнительные молодые люди во главе с черноусым сапожником, которые в «Черном занавесе» изображали толпу ткачей. Молодые люди охотно слушали все мои режиссерские указания, и особенно старался черноусый сапожник; в конце концов я дал черноусому большую роль железнодорожного сторожа.

В пьесе «Шаман Амо» мне хотелось показать пагубное действие религиозного суеверия. Шаман Амо, не подозревая, что железная дорога в конечном итоге полезна для жителей тайги, приказывает своим приверженцам убить строителя дороги и его жену. Симпатичный железнодорожный сторож, только что приехавший в тайгу, чтобы занять свое новое место, понимает состояние духа шамана и отговаривает его от задуманного преступления. Шаману нравится жена строителя дороги, но, ослепленный своими религиозными предрассудками, он, подчиняясь голосу духов тайги, все же хочет свершить свой замысел. Шаман подготовляет. крушение дрезины, на которой едет строитель со своей женой. Сторож, рискуя жизнью, спасает строителя. Шаман Амо, видя крушение всех своих замыслов, бросается в реку и тонет.

Разумеется, я играл шамана. О, это было прекрасно! Во-первых, зал был полон, во-вторых, пьеса казалась мне очень поэтичной, и" в-третьих, так как действующих лиц было в ней меньше, чем в "Черном зансвесе", мне как режиссеру не приходилось очень думать о том, что играющие могут перепутать свой выход. Как исступленно я шептал заклинания, в каком изумлении пятился перед не понимающим ничего сто рожем, как вдохновенно всплескивал руками над его голевой, пытаясь убедить сторожа, что духи тайги рядом со мною! Сторож говорил упавшим голосом, тихо, хрипло, суеверие шамана Амо казалось ему и страшным, и тупым, и чуть-чуть убедительным.

"Шаман Амо шел под псевдонимом В. Таежный. Псевдонимы в те времена были модны, и, кроме того, мне было неприятно думать, что в следующей статье "Известий" повторится мое имя, уже опозоренное заметкой о "Черном занавесе". Успех "Шамана Амо" окрылил меня. "Когда напишу и поставлю десятую или пятнадцатую пьесу, — думал я, — дело пойдет совсем хорошо". Наверное, написал бы я и пятнадцать пьес, но драматическая деятельность моя прервалась на третьей.

Однажды, когда я писал эту третью пьесу, ко мне на Проломную прибежал шахтер Саницын: "Красногвардейцы мобилизованы! В казармы! Казаки многих станиц восстали. К Омску двигаются белочехи".

Сначала я охранял какие-то склады за городом, возле дороги на Каинск, между острогом и кладбищем. Одновременно мы учились стрельбе из пулемета. Пытлива и гордо слушал я пояснения длинного и гибкого инструктора, недавно служившего мичманом на Дальневосточном флоте. Он часто говорил, неподвижно глядя на пулемет: "Не привыкать штормовать мне. И вы привыкайте". Сердце трепетало в светлой тревоге. Сны были ясны и возвышенны, а холодок утра казался небывало приятным.

Жара! Дней через десять нас сняли с охраны складов, погрузили в теплушки и переправили по горячему железнодорожному мосту через Иртыш. Километрах в тридцати от города мы приняли бой. Многих из нас убили и ранили. Перенеся раненых в теплушки, мы отступили к мосту.

Здесь мы стояли еще дня четыре, а затем снова приняли бой, потому что белочехи и казаки ворвались в железнодорожный поселок. И снова были раненые и убитые, и снова мы отступили.

Поезд наш тянулся к Омску по раскаленному мосту. Где-то рядом рвались снаряды. Осколки их звенели уныло и пронзительно среди ферм моста. Мы бледнели и приподнимались. На Иртыше дымили пароходы, и, глядя на красивый белый пароход "Андрей Первозванный", никак не думалось, что этот пароход вскоре причинит мне горчайшее разочарование, когда- либо испытанное.

Нас не направили в бой, а перевели на караул в крепость. Красногвардейцев посчитали отважными, но малоопытными бойцами. "Учитесь, учитесь!" — строго говорил перед нашим строем командарм в хрустящей кожанке и голубом суконном шлеме с малиновой звездой. Командарм был высок, строг и, мне казалось, совершенно несправедлив. Лет шесть-семь спустя я снова встретился с ним: это был писатель Р. П. Эйдеман. Мы вспомнили нашу встречу на Иртыше. Его тогдашний выговор казался мне теперь совершенно справедливым, но ему, наверное, моя критика его сочинений казалась несправедливой; впрочем, я не был очень-то строг.