— Спасибо, сударь, — ответил Алексис. — Представьте себе, судно, на котором я должен был плыть, если бы не перешел в национальную гвардию, потерпело крушение; оно погибло вместе с командой и со всем добром.
— Чего же ты хочешь, мой мальчик! Крушения — чаевые моряков.
— Брр! А я не умею плавать; я все-таки предпочел бы перейти в сухопутную армию. Но все равно, если вы знаете какое-нибудь место, даже если там будет не так хорошо, как у вас, что ж, мне все равно.
— Эх, бедный мой мальчик, через неделю после Февральской революции ты говорил мне: «Слуг больше нет» — и ты ошибался. Но через восемь месяцев после провозглашения Республики я говорю тебе: «Больше нет хозяев», и думаю, что не ошибаюсь.
— Стало быть, сударь, вы советуете мне оставаться солдатом?
— Я не только тебе это советую, но даже не знаю, как бы ты мог поступить по-другому.
Алексис вздохнул еще тяжелее, чем в первый раз.
— Вижу, я должен смириться, — произнес он.
— Думаю, мальчик мой, это в самом деле лучшее из всего, что ты можешь сделать.
И Алексис вышел не вполне смирившись.
Три месяца спустя я получил письмо со штемпелем Аяччо.
Я не знал в Аяччо ни одной живой души. Кто бы это мог писать мне с родины Наполеона?
Единственным средством ответить самому себе на этот вопрос было вскрыть конверт.
Я сделал это и заглянул в конец письма.
Оно было подписано:
Каким образом Алексис, не умевший писать, когда я расстался с ним в Париже, писал мне из Аяччо?
Вероятно, об этом я мог узнать из письма.
Я прочел: