История Мурочки

— Правило! Какое там правило?! Я — хозяин, что хочу, то и делаю. Хочу — даю, хочу — нет.

— Да ты чего вмешиваешься? Тебя кто просил? Заступники! Все против одного! Я знаю, все из зависти. Есть нечего, так все завидуют, рады меня унизить.

Но, сказав это, Дима сам испугался действия своих слов. Гриша отшатнулся, побледнел и опустил глаза. Кругом воцарилось молчание.

Дима стоял уже не как воевода, а как провинившийся школьник. Все ждали, что скажет Дольников.

Гриша поднял глаза, устремил их прямо в лицо Димы и с достоинством заговорил:

— Извините, Тропинин. Я не могу отвечать вам тем же. Вы корите нас нашей бедностью. На это мы можем только сказать: прощайте, богатый человек. Товарищи! Всем ясно, что с этого дня катанье здесь прекращается.

— Да что ты! — взмолился испуганный Дима. — Да разве я?.. Да послушайте меня!

— Мы не позволим оскорблять себя, — сказал другой гимназист.

— Пойдем-ка, брат, ко мне, — сказал Дольников бедному смущенному Соколову.

И все, молча, разошлись. Только Трубачев плюнул сторону и насмешливо проговорил басом. «Счастливо оставаться!..» И, уходя, захохотал с товарищем.

С этого памятного дня у ледяной горы царила зловещая тишина. Дима мог кататься хоть на двух салазках сразу, никто не отнимал их у него. И в гимназии он был точно отверженный среди бывших приятелей и чувствовал себя прескверно, хотя и храбрился и старался не показывать и виду. Потом понемногу все сгладилось и забылось, и опять стали ходить кататься с горы гимназисты, но уже прежнего увлеченья и беззаветной радости не было в этом катанье. Так же блестел и искрился снег, так же свеж был воздух, так же разгоралась на открытом, ясном небе ярко-розовая морозная заря и так же быстро летели вниз с горы салазки, а чего-то не было, что-то мешало, что-то стояло тенью у этой горы. Не жестокие ли слова?..

Соколов больше не приходил и Дольников тоже. Дима в своем отчаянии унизился до того, что ходил к Грише просить прощения, извинялся перед Соколовым в гимназии, но ничто не помогло. Гриша совершенно охладел к нему, говорил ему «вы» и «Тропинин» и, видимо, даже избегал встречаться с ним.

Но чем больше сторонился Гриша и явно пренебрегал его знакомством, тем жарче разгоралась в сердце Димы тайная потребность этой дружбы, преклонение перед нравственной силой бывшего товарища и страстное желание подражать ему, возвыситься до него.

XI Свадьба в доме

У Тропининых царило необыкновенное оживление: тетя Варя выходила замуж. Свадьба должна была состояться после Пасхи, на Красную Горку. Будущий муж Варвары Степановны, Алексей Алексеевич, был человек веселый, большой балагур и шутник, и очень полюбил детей.

Мурочка скоро привязалась к нему и всегда бежала к нему навстречу, как только заслышит его голос. Он всегда что-нибудь привозил детям: игрушек, книг, лакомств. Ник любил его главным образом за лакомства, а Мурочка — за его веселый нрав и немножко тоже за книги. Она теперь страстно полюбила чтение.

В доме было так шумно и весело, как никогда не бывало. Тетя Варя ходила сияющая от счастья, стала такая веселая и ласковая со всеми. Агнеса Петровна, которая за это время успела сердечно привязаться к семье Дольниковых, предложила тете Варе отдать шить все приданое в мезонин. Марья Васильевна очень обрадовалась такому хорошему заработку, и у них закипела работа. Часто Аня и Марья Васильевна сходили вниз и советовались с тетей Варей и Агнесой Петровной, какую сделать отделку, не переменить ли выкройку.

По воскресеньям собирались гости, пели и танцевали. Тетя Варя много раз приглашала Дольниковых, но Марья Васильевна благодарила и отказывалась: у неё не было хорошего платья. Елизавета Васильевна из последних своих денег сшила платья Ане и Леле, и обе молодые девушки вместе с братом явились однажды, смущенный и застенчивые.

Навстречу им выбежала Мурочка, довольная, веселая, звонко поцеловала их, товарищески пожала руку Грише и повела всех в гостиную. Но девицы так смутились в незнакомом обществе, что попросили тихонько Мурочку проводить их к Агнесе Петровне.

Мурочка и Агнеса Петровна занимали хорошенькую комнату, оклеенную розовыми обоями.

— Как у вас хорошо! — сказала Леля, оглядывая белые кровати, стол у окна, где занималась Мурочка, и рабочий столик Агнесы Петровны с зеркальцем над ним.

— Ну, сядем, сядем на диван, — сказала Мурочка. И они уселись рядышком на большом диване; и Мурочка стала рассказывать.

Она говорила, как любит Агнесу Петровну, как приятно у неё учиться, как хорошо сама она выучилась говорить по-немецки и теперь уже учится французскому языку.

— А тети Вари жалко, — сказала Мурочка. — Она строгая, я прежде ужасно боялась её. А теперь привыкла, и даже странно подумать, как мы будем жить без нее. Ведь она учила нас всех музыке. И поем мы с нею.

— Что же вы поете?

— Да хором все больше. Я ужасно люблю, например, «В темном лесе» или еще «Был у Христа Младенца сад»…

Леля погладила Мурочку по головке.

— Какая у вас славная коса.

Мурочка засмеялась и взяла в руку свою косичку, аккуратно заплетенную и завязанную голубой ленточкой.