История немецкой литературы XVIII века

Erwache, Friederike,
Vertreib die Nacht,
Die einer deiner Blicke
Zum Tage macht.
Der Vögel sanft Geflüster
Ruft liebevoll,
Dass mein geliebt Geschwister
Erwachen soll.

Ist dir dein Wort nicht heilig

Und meine Ruh‘?
Erwache! Unverzeihlich —
Noch schlummerst du!
Horch, Philomelas Kummer
Schweigt heute still,
Weil dich der böse Schlimmer
Nicht meiden will.

…Ich seh‘ dich schlummern, Schöne,

Vom Auge rinnt
Mir eine süsse Träne
Und macht mir blind.
Wer kann es fühllos sehen,
Wer wird nicht heiss,
Und wär‘ er von der Zehen
Zum Kopf von Eis!

Проснись, восток белеет!

Как яркий день,
Твой взор, блеснув, развеет
Ночную тень.
Вот птицы зазвенели!
Будя сестер,
Поет: «Вставай с постели!»
Их звонкий хор.

Ты слов не держишь, видно,

Я встал давно.
Проснись же, как не стыдно!
Открой окно!
Чу, смолкла Филомела!
Всю ночь грустя,
Она смутить не смела
Твой сон, дитя.

…Ты спишь! Иль нежной снится —

О, счастье! – тот,
Кто здесь, бродя, томится
И муз клянет,
Краснеет и бледнеет,
Ночей не спит,
Чья кровь то леденеет,
То вновь кипит.

(Здесь и далее перевод В. Левика)

В сознании и сердце влюбленного (между ним и поэтом – никакой дистанции, отсюда – предельная искренность чувств) соловьиный плач-томление вливается в его песнь любви, а возлюбленная – простая сельская девушка, естественная, как сама природа, сливается с образом Музы (Камены):

Die Nachtigall im Schlafe
Hast du versäumt,
So höre nun zur Strafe,
Was ich gereimt.
Schwer lag auf meinem
Busen Des Reimes Joch:
Die schönste meiner Musen,
Du – schliefst ja noch.

Ты проспала признанья,

Плач соловья,
Так слушай в наказанье,
Вот песнь моя!
Я вырвался из плена
Назревших строф.
Красавица! Камена!
Услышь мой зов!

Подчеркивая новаторство ранней лирики Гёте, Т. Манн писал: «Как все это было ново, сколько здесь чудесной свободы, мелодичности и красочности, как под бурным порывом этих ритмов летела пудра с рационалистических париков!»[316] В своей любовной лирике Гёте акцентирует в первую очередь естественность чувства и естественность самой поэтической мелодии, непросредственно изливающейся из сердца, всегда несущей отпечаток его лихорадочного биенья, его радости или тоски:

Скоро встречу Рику снова,
Скоро, скоро обниму.
Песня вновь плясать готова,
Вторя сердцу моему.

…Мучусь скорбью бесконечной,

Если милой нет со мной,
И глубокий мрак сердечный
Не ложится в песен строй.

(«Скоро встречу Рику снова…» Перевод А. Кочеткова)

Даже традиционные мотивы рокайльной поэзии, отчасти сохраняющиеся в штюрмерской лирике Гёте, обретают новое дыхание: на глазах читателя буколическая условность декораций, традиционные зефиры и ленты из роз сметаются бурным вихрем истинного чувства, как, например, в стихотворении «С разрисованной лентой» (1771):

И цветочки и листочки
Сыплет легкою рукой,
С лентой рея в ветерочке,
Мне богов весенних рой.

Пусть, зефир, та лента мчится,

Ею душеньку обвей;
Вот уж в зеркало глядится
В милой резвости своей.

Видит: розы ей убором,

Всех юнее роз – она.
Жизнь моя! Обрадуй взором!
Наградишь меня сполна.

Сердце чувства не избудет.

Дай же руку взять рукой,
Связь меж нами да не будет
Слабой лентою цветной.

(Перевод С. Шервинского

)