История Нью-Йорка

Меня очень печалит, что я вынужден покинуть доблестного Питера в столь страшной опасности; нам надлежит, однако, поспешить назад и взглянуть, что делается в Новом Амстердаме, ибо я очень боюсь, как бы город не оказался уже в смятении. Такова всегда была участь Питера Стайвесанта: отдаваясь всей душой одному делу, он слишком склонен был забывать об остальных. Пока он, как государь былых времен, отсутствовал, лично занимаясь такими вопросами, какие в наши дни доверяют генералам и послам, в его маленькой родной стране обязательно начинались волнения. Все это объяснялось необычайной силой ума, которая побуждала его никому не доверять, кроме самого себя, и которая доставила ему славное прозвище Питера Твердоголового.

ГЛАВА IV

О том, как известия о грозящем нападении повергли жителей Нового Амстердама в великий ужас и как они очень сильно укрепили город – постановлениями.

Для философа нет поистине более интересного зрелища, чем созерцание общины, в которой каждый человек имеет голос в государственных делах, мнит себя Атлантом, поддерживающим страну, и считает своим долгом прилагать всяческие усилия ради блага отчизны. Итак, говорю я, для философа нет ничего интереснее, чем наблюдать за такой общиной, охваченной военной суматохой. Сколько громкой болтовни, сколько патриотических криков, сколько беготни туда и сюда – все спешат, все по горло заняты, все путаются под ногами и все мешают своим трудолюбивым соседям, страшно занятым тем, что ничего не делают! Это все равно, что быть очевидцем большого пожара, когда каждый геройски трудится: одни тащат пустые пожарные рукава, другие торопливо бегут с полными ведрами и проливают воду в башмаки своих соседей, третьи всю ночь звонят в церковные колокола, чтобы потушить пожар. Пожарники, подобно отважным рыцарям, штурмующим пролом в крепостной стене, лазают вверх и вниз по приставным лестницам и руководят наступлением, крича в жестяные трубы. Здесь суетливый малый, обуреваемый усердием, спасает собственность несчастного погорельца: схватив некий предмет комнатной утвари, он важно несет его с таким гордым видом, словно ему удалось спасти горшок с золотыми монетами; другой выбрасывает из окна зеркала и фарфоровую посуду, чтобы уберечь их от огня, а тот, кто ничего другого делать не может, но желает помочь в великой беде, бегает взад и вперед по улице, разинув рот и беспрерывно крича: «Пожар! пожар! пожар!»

«Когда до Коринфа дошло известие, – говорит серьезный, глубокомысленный Лукиан[472] (хотя должен сознаться, его рассказ не отличается оригинальностью), – что Филипп собирается на них напасть, жители впали в большую тревогу. Одни побежали чистить свое оружие, другие катили камни, чтобы надстроить стены – короче говоря, все были заняты и все мешали друг другу. Один только Диоген не находил для себя дела; решив не оставаться праздным, когда на карту было поставлено благополучие его страны, он подоткнул полы туники и изо всех сил принялся катать свою бочку взад и вперед по гимнасию». Подобным же образом все преисполненные патриотизма жители Нового Амстердама, получив послание Питера Стайвесанта, ревностно занялись тем, что создавали во всем беспорядок и участвовали во всеобщей суматохе. «Все мужчины, – говорится в стайвесантской рукописи, – схватились за оружие!», под чем следует понимать, что ни один из наших честных голландских граждан не решался пойти в церковь или на рынок без какого-нибудь старомодного подобия сабли, болтавшегося у него сбоку, и без длинного голландского охотничьего ружья за плечом, не выходил ночью из дому без фонаря и не поворачивал за угол, прежде не осмотревшись внимательно вокруг из опасения невзначай наткнуться на британскую армию. Нам также доподлинно известно, что Стоффель Бринкерхоф, которого старухи считали почти таким же храбрецом, как и самого губернатора, установил у своего дома два фунтовых фальконета, один у парадной двери, а другой у черного хода.