История Ногайской Орды

Этому способствовало и переплетение семейных уз. Дин-Ахмед взял в жены кабардинку Малхуруб, дочь князя Темрюка и сестру московской царицы Марии (Гошаней). В определенной мере породнение помогло смягчить образ далекого и беспощадного (началась опричнина!) «Белого падишаха» в глазах ногаев. Тем более что Мария Темрюковна являлась его единственной супругой, а Малхуруб — только одной из четырех насельниц бийского гарема (старшей женой считалась Хандаза, дочь бия Саид-Ахмеда б. Мусы, за ней по рангу шла некая Хантай — НКС, д. 7, л. 40). Хотя Дин-Ахмед рассматривал родство жен как «пособство… неотступлению нашему», но одновременно видел в нем и взаимное «племянство» (НКС, д. 6, л. 233 об.; д. 7, л. 35), как бы ставя себя вровень с Иваном IV.

Соответственно глава Орды стремился поднять и свой статус в глазах русского «коллеги». Он просил чтить его, бия, «свыше отца моего», поскольку «слуг у меня много, потому что отца моего слуги оста-лися у меня, и Магмет мирзины (Мухаммеда б. Исмаила. — В.Т.) слуги у меня же, и мои (собственные. — В.Т.) слуги у меня же» (НКС, д. 7, л. 35 об.). В Кремле и Александровской слободе не видели причин отличать преемника Исмаила каким-то особым образом и продолжали направлять миссии в Сарайчук в соответствии с установившимися к тому времени нормами отношений. Игнорирование статусных притязаний бия натолкнулось на его жесткую реакцию. Уже летом 1565 г. он требовал от царского посла М. Сунбулова «задалеко соити с коня», а сам слушал речь от имени государя, оставаясь в седле; в степной ставке был избит служилый татарин из сунбуловской свиты, а у самого посла Дин-Ахмед отнял шатер. Другой посол, В. Вышеславцев, тогда же лишился шатра по произволу «княгини» Малхуруб (ИКС, д. 7, л. 130 об.).

Как видим, настрой Дин-Ахмеда был далек от слепой покорности Москве (и, стало быть, от буквального выполнения отцовского завета), и бий проявлял весьма твердые намерения утвердить себя как самостоятельного сюзерена, в том числе в отношениях с самым могучим и грозным соседом. Конечно, о каком-то конфликте с русскими он не помышлял, но и находиться в тени православного монарха не собирался. Притязания на равенство с царем оставались в его сознании до конца его правления, и в 1577 г. выразились в предложении направить ему огромное жалованье — в пятнадцать тысяч алтын, т. е. около четырехсот пятидесяти рублей (ИКС, д. 8, л. 40 об.), причем если сам бий обосновывал этот запрос необходимостью пресечь вражеские сплетни об охлаждении Ивана Васильевича к нему, то прямой и резкий Урус в синхронной грамоте требовал уже сорок тысяч алтын, называя в качестве причины не посрамление врагов, а данническую традицию: столько же, дескать, платили в старину золотоордынский хан Тимур-Кутлуг Нур ад-Дину и казанский хан Исмаилу (ИКС, д. 7, л. 51). Ясно, что русское правительство не обратило внимания на подобные аппетиты мангытской верхушки, но стремление к возрождению былого величия и мощи Ногайской Орды при Дин-Ахмеде просматривается явно.

В период правления Дин-Ахмеда (1563–1578) нурадином был Урус б. Исмаил; кековатами являлись Хасанак б. Хаджи-Мухаммед, затем Ак б. Шейх-Мамай; наместничество над Башкирией продолжал осуществлять Динбай б. Исмаил[242].

Правой рукой и преданным соратником бия на протяжении почти всех пятнадцати лет был Урус. Он не единожды подчеркивал свою лояльность к старшему брату и готовность подчиняться ему («слово и душа у нас одна»). Прочная солидарность бия и нурадина, несомненно, служила дополнительным средством сплочения аристократии.

Однако полного единства знати и «улусных людей» она не смогла обеспечить. Кочевники Урусовых улусов осмеливались совершать набеги на российские владения без ведома своего патрона (НКС, д. 8, л. 5). Да и Дин-Ахмед ревниво следил за ростом влияния брата и иногда укорял Ивана IV в «сверстании» (уравнении) двух главных ногайских иерархов, в более щедром оделении детей Уруса по сравнению с Динахмедовыми (НКС, д. 8, л. 5).