Во-первых, Бий Исмаил во второй половине 1550-х годов просил Ивана IV поставить заслоны на главных волжских переправах, чтобы не допускать вторжений казыевцев и Юсуфовичей с Крымской стороны, а сам держался поближе к Яику, поскольку боялся, что его подданные, оказавшись у Волги, по ее «леду перелезут да в Крым пойдут» (НКС, д. 4, л. 103, 103 об.; д. 5, л. 120, 120 об.; 1587 г., д. 4, л. 11; Перетяткович 1877, с. 285).
Во-вторых, обязанностью ополчения правого крыла во главе с нурадином было стоять «в заставе от Крыму» именно на своей стороне Волги, в готовности отразить вражеское нападение с противоположного берега (Посольские 1995, с. 128, 133, 137).
В-третьих, данный рубеж упомянут в самых первых летописных сообщениях о ногаях: в 1481 г. сибирско-ногайская армия погромила большеордынского хана Ахмеда «и полон весь
В-четвертых, независимые друг от друга европейские наблюдатели описывали контуры России и окрестных владений, называя Волгу рубежом, отделяющим ногаев. Дж. Флетчер упоминал о «татарах нагайских, владеющих всем краем
В текстах фигурируют разные пункты, обозначающие точку поворота ногайской границы от Волги на восток. Один из них — низовья Самары и образующийся там изгиб Волги (Самарская Лука). В 1570–1580-х годах там летовали мирзы правого крыла (ИКС, д. 8, л. 377; 1587 г., д. 1, л. 14). «На Самарском устье» мирзы встречали иногда русских послов, въезжающих в ногайские земли; а к западу от Самары, после основания в 1586 г. одноименной крепости, начинались земли, подвластные русским воеводам (Материалы 1932, с. 102; НКС, д. 9, л. 157). В качестве границы — правда, не ногайско-русской, а ногайско-башкирской — Самара названа в одном из башкирских преданий: после конфликта хана башкир Кусема б. Туры с ханом из Сарайчика Бураком их владения разделила Самара; северная ее сторона досталась Кусему («его подданные были башкиры»), южная — Бураку («его подданные были ногайцы») (Башкирские 1960, с. 80).
В течение же первой половины XVI в. и до конца 1570-х годов крайним северным пределом считалась местность, лежащая еще выше по Волге, чем Самарская Лука. «Ныне, по лету кочюючи, до Казани докочевали… занеже то известное наше кочевище Казань» (1536 г.); «на Каме за 60 верст от Казани, а Исмаил тут летовал» (1548 г.); «летом кочюем блиско Казани» (1577 г.) (НКС, д. 8, л. 47 об.; Посольские 1995, с. 186, 238) — эти и другие подобные оговорки в грамотах показывают, что ногайские улусы подступали вплотную к Казанскому юрту или даже занимали его территорию[325]
. Но упоминание Казани служит лишь ближайшим крупным ориентиром, понятным для русских адресатов. Едва ли в Москве могли сразу определить местонахождение улусов, если в грамоте значилось: «А летовище наше, где нам летовати, — близко же Камы, на Еликопсере» или: «блиско Камы под лесом», т. е. на ландшафтной границе леса и степи выше Луки (НКС, д. 4, л. 47 об., 135).При этом Кама также порой изображается в документах как ногайская граница. После разгрома русскими войсками хана Сафа-Гирея летом 1529 г. под Казанью он бежал в Крым, а тридцать тысяч ногаев во главе с мирзой Али б. Мамаем «побежаша