История новоевропейской философии

Я затронул лишь малую часть его доказательств. Он был в этом плане необычайно креативной личностью, т. е. порождал эти аргументы легко. То, над чем Фома или Боэций могли биться годами — например над обоснованием троичности Бога — он выдавал десятками.

Вопрос (неразборчиво).

Церковь ведь не приветствует такую теоретизацию богопознания, это светская такая теология, она всегда опасна. Всегда церковь противостояла такой рационализации. Вспомните Абеляра.

Если бы он жил в другое время, считает Н. Кузанский (впрочем, он не мог жить в другое время), ясно, что был бы объявлен еретиком. А если бы жил на полтораста лет позже, как знаем мы сейчас, его сожгли бы на костре. А вот в этот момент он мог счастливо пользоваться знакомством с Папой и говорить все, что хотел, опираясь на силу собственного разума. Хотя и не полностью, как мы заметили. Очень синкретичная фигура. Не хочется называть его эклектичным философом, он не эклектичен. Эклектика всегда снижает уровень, а здесь, действительно, перед нами синтез.

Еще скажу о поздних работах Николая. В своем стремлении к ясности он пришел к выводу, что теология гораздо более простая наука, чем можно было бы предложить, чем Николай сам думал, как он сам признавался читателям. Он говорит, что теология начинается тогда, когда мы произносим совершенно банальную фразу, связанную с глаголом «могу». «Я могу то-то и то-то. Я могу произнести слово». Достаточно осознать смысл слова «могу», достаточно понять структуру возможности.

(аудиозапись обрывается)

Декарт

… И это было сделано потом Юмом. Вот Юм — чистый картезианец в этом плане, он очень строго доказал не несомненность принципа причинности.

Но то, что Декарт считает его и некоторые другие принципы, ну например: «из ничего — ничего не возникает» — Декарт тоже считает самоочевидной аксиомой это положение, — хотя и это положение скорее всего таковым не является, используя его же критерий несомненности, (как) невозможности представить противоположное. Он считает — такой приведу вам пример: «в причине не может быть меньше реальности, чем в действии» — тоже несомненным, по его словам. А это говорит, — то, что он такие положения принимал в качестве несомненных, о том, что он не совсем отчетливо сам представлял для себя собственные правила, сформулированные им. У него была ясность, говоря его словами, — в этих представлениях, но не было отчетливости.

Кстати, мы не раз еще будем пользоваться этими понятиями, ясность, и отчетливость, часто будем пользоваться этими терминами, но. надо их безусловно определить, чтобы потом к этому вопросу не возвращаться. Вот я сказал, первое правило Декарта иллюстрируя, — истинным мы должны считать то, что мыслим таковым ясно и отчетливо. Что это значит? Декарт говорит, что ясными мы считать можем такие представления, которые мы в состоянии отличить от других представлений; а вот отчетливыми мы должны назвать такие представления, которые мы не только можем отличить от других представлений но и объяснить почему мы их отличаем, то есть артикулировать те признаки, по которым мы их отличаем. Иными словами, ясное представление становится отчетливым тогда, когда мы начинаем различать в этом ясном представлении его внутреннюю структуру, начинаем ясно видеть не только само представление, но и части этого представления, его компоненты. Вот тогда само представление становится отчетливым, а его части пока еще мыслятся только ясно. Мы можем прояснить структуру этих частей — отчетливость передвинута еще на один уровень.

Так вот, если бы Декарт четко артикулировал критерии самоочевидности, то тогда возможно он бы и не совершал эти сомнительные, достаточно спорные утверждения о принадлежности некоторых принципов к аксиомам. Не будем увлекаться этим критическим анализом, лучше пойдем дальше, вот еще что надо сказать в связи с первым правилом. А не будем увлекаться, потому, что пока все то, что я говорил, крайне декларативно, ведь я, чтобы подтвердить свои слова, еще должен доказать, что это не самоочевидные принципы, (допустим — принцип причинности), а я это сейчас делать совершенно не хочу, потому что мы это разберем, когда о Юме будем говорить, так что оставим это на потом.