История нового имени

Я уже собиралась идти спать и складывала тетради, когда вдруг заметила в одной из них тоненькую стопку скрепленных булавкой листков бумаги в клетку. У меня стукнуло сердце: я узнала «Голубую фею» — рассказ, который Лила написала много (сколько именно — тринадцать, четырнадцать?) лет назад. Я помнила, какое восхищение вызвали у меня раскрашенная пастельными карандашами обложка и тщательно выписанные буквы названия! В те времена мне казалось, что это настоящая книжка, и я жутко завидовала подруге. Я открыла листки на середине. Булавка успела заржаветь, и на бумаге остался коричневый след. И тут я с изумлением обнаружила, что учительница написала на полях, напротив одного предложения: «Превосходно». Значит, она все же прочла рассказ? И он ей понравился? Я пролистала всю стопку: на каждой странице стояли пометки: «Браво!», «Хорошо!», «Очень хорошо!». Меня охватил гнев. Старая ведьма, почему ты не сказала, что рассказ тебе понравился? Почему лишила Лилу заслуженного удовлетворения? Почему ты боролась за то, чтобы я училась дальше, а за нее не боролась? Сапожник отказался отпускать дочь на вступительный экзамен в среднюю школу, и ты приняла это как должное? Какие в тебе бушевали обиды, чтобы переложить их груз на ее плечи? Я стала читать «Голубую фею» с самого начала, пробегая глазами по выцветшим строчкам. Детский почерк Лилы был похож на мой тогдашний почерк. Но уже с первой страницы я почувствовала, как покрываюсь холодным потом, а в животе вспыхнула острая боль. Я все-таки дочитала рассказ до конца, хотя истина открылась мне с первых же строк. Тайная магия моей книги уходила корнями в детское сочинение Лилы. И тому, кто хотел понять, откуда в моем тексте его теплота и тот стержень, на котором прочно держалась вся конструкция, достаточно было прочитать эти десять страничек из школьной тетрадки, скрепленных ржавой булавкой и помещенных под ярко раскрашенную обложку, снабженную названием, но не имевшую имени автора.

123

Всю ночь я не сомкнула глаз, с нетерпением дожидаясь наступления утра. Моя давняя обида на Лилу исчезла; я вдруг поняла, что взяла у нее гораздо больше, чем она могла бы взять у меня. Я решила немедленно ехать в Сан-Джованни-а-Тедуччо. Я хотела вернуть ей «Голубую фею», показать свои тетради, вместе с ней пролистать их, умиляясь комментариям учительницы. Но главное, я чувствовала потребность сесть рядом с ней и сказать: «Видишь, как мы связаны? Мы с тобой две части единого целого!» Мне хотелось — с опорой на строгую логику, чему меня, как мне казалось, научил университет, и на литературный анализ, к методам которого меня приобщил Пьетро, — доказать ей, что ее детская книжка пустила в моем сознании глубокие корни, со временем давшие ростки и породившие совсем другую, взрослую книгу. Мне хотелось сказать ей, что без нее и мечтаний, которым мы предавались, играя у себя во дворе, моя книга никогда не появилась бы на свет. Я хотела обнять ее, поцеловать и сказать: «Лила! Начиная с сегодняшнего дня, что бы с нами ни случилось, мы не должны расставаться».