История нового имени

Приняли меня очень приветливо и водили из кабинета в кабинет. Я познакомилась с редактором, работавшим над моей рукописью, – это был пожилой мужчина, абсолютно лысый, но с приятным лицом. Мы проговорили около двух часов. Он тепло отозвался о моей повести, несколько раз почтительно упомянул Аделе Айроту, указал на места, которые, по его мнению, следовало поправить, и вручил мне экземпляр рукописи со своими замечаниями. Прощаясь, он серьезно сказал: «Прекрасная история. Очень современная. И написано отлично, и развязка неожиданная. Но не это главное. Я три раза прочитал вашу книгу. В каждой странице есть какая-то магия, но я так и не понял, в чем она заключается». Я покраснела и сказала: «Спасибо». Так вот, оказывается, на что я способна! И как быстро все это случилось! Я научилась нравиться людям, некоторые меня даже любили, я могла рассказать о том, где и чему училась, и даже порассуждать о четвертой книге «Энеиды»! Я с вежливой точностью отвечала на столь же вежливые замечания, с успехом копируя манеру профессора Галиани, ее детей и Мариарозы. Симпатичная и доброжелательная девушка по имени Джина поинтересовалась, не нужна ли мне помощь с выбором отеля, и, получив утвердительный ответ, нашла подходящий на виа Гарибальди. К моему изумлению, издательство взяло на себя все мои расходы, включая питание и железнодорожные билеты. Джина сказала, чтобы я составила список своих трат, и мне их оплатят, а потом попросила передать привет Аделе. «Мы с ней недавно разговаривали по телефону, – добавила она. – Она о вас очень высокого мнения».

На следующий день я уехала в Пизу: мне не терпелось обнять Пьетро. В поезде я внимательно изучила замечания редактора и с большим удовольствием смогла посмотреть на свою книгу глазами тех, кому она понравилась и кто старался сделать ее еще лучше. В Пизу я приехала в приподнятом настроении. Жених договорился, что я переночую у преподавательницы греческого языка – пожилой синьоры, с которой я тоже была знакома. Вечером он пригласил меня на ужин и, к моему удивлению, принес с собой отпечатанный на машинке экземпляр моей рукописи. Он тоже ее прочитал, и у него тоже были некоторые замечания, которые мы подробно обсудили. Они свидетельствовали о свойственной ему дотошности и в основном касались употребления слов.

– Спасибо, я подумаю, – сказала я.

После ужина мы пошли прогуляться и забрели на пустырь. Мы долго тискались на холодном ветру, стесненные толстыми пальто и шерстяными свитерами, после чего Пьетро сказал, что мне надо доработать сцену на пляже, когда главная героиня теряет невинность.

– Это важный эпизод, – смущенно заметила я.

– Ты же сама говорила, что писала небрежно.

– В издательстве про это ничего не сказали.

– Еще скажут.

Его слова меня расстроили; я пообещала подумать и на следующий день вернулась в Неаполь. Если этот эпизод произвел такое впечатление на Пьетро – образованного молодого человека, написавшего исследование на тему вакхических ритуалов, – что же скажут мои мать с отцом, братья, сестра и весь наш квартал? В поезде я с остервенением набросилась на рукопись, разбирая замечания редактора и Пьетро, и максимально сократила эпизод. Мне хотелось, чтобы книга получилась хорошей и всем понравилась. Я говорила себе, что, скорее всего, больше никогда не напишу ни строчки.

122

Дома меня ждали дурные вести. Мать, уверенная в своем праве в мое отсутствие вскрывать мою почту, распечатала адресованную мне бандероль из Потенцы. В ней лежали мои школьные тетради и письмо сестры учительницы Оливьеро. Она писала, что синьора Оливьеро тихо скончалась двадцать дней назад. В последнее время она часто меня вспоминала и попросила сестру переслать мне тетради, которые синьора Оливьеро хранила все эти годы. Меня очень тронула реакция моей сестры Элизы, которая расплакалась и долго не могла успокоиться. Мать разозлилась, накричала на нее, а потом нарочно громко, чтобы я слышала, сказала: «Эта дурища всегда считала, что любит Лену больше родной матери».

Я целый день думала об учительнице Оливьеро и о том, как она гордилась бы мной, если бы узнала, что я с отличием окончила университет и у меня вот-вот выйдет книга. Когда все в доме легли спать, я закрылась на кухне и принялась листать свои старые тетради. Как хорошо нас учила синьора Оливьеро! Какой красивый, ровный почерк у меня был! Жалко, что со временем, вынужденная писать много и быстро, я его испортила. Я улыбнулась при виде исправленных грамматических ошибок, яростно подчеркнутых красным, и вынесенных на полях пометок: «Молодец!» и «Отлично!», которыми она выделяла удачно найденное слово или правильное решение задачи. Она всегда ставила мне хорошие оценки. Правда ли, что она сделала для меня больше родной матери? С некоторого времени я в этом сомневалась. Но именно она указала мне путь, о существовании которого моя мать даже не подозревала, и заставила пойти по этому пути. За это я была ей благодарна.