История нравов. Буржуазный век

Современное буржуазное государство хотело быть венцом всего предыдущего развития семьи, государства и общества, постройкой, отмеченной в худшем случае лишь некоторыми эстетическими недостатками. Вот почему оно стремилось также и к тому, чтобы сойти за осуществление «истинного нравственного миропорядка». Оно хотело быть конкретным воплощением этой идеи.

Не подлежит никакому сомнению, что уже одно это стремление внесло в европейскую историю огромный запас нравственных мотивов и что эти последние привели с течением времени к такому физическому и духовному возвышению народов, которого даже и отдаленно не достигала ни одна из прежних форм общественного развития. Многие политические и социальные идеалы, ранее бывшие не более как смелыми грезами отважных утопистов, стали осязательной действительностью уже по одному тому, что они стали и остаются знаменем в борьбе миллионов вдохновенных борцов. В области науки и искусства каждый день приносит с собой все новые и все более смелые создания. Во всех сферах духовной жизни царит беспрерывная революция, Revolution in Permanenz.

То же самое приложимо и к преобразованию половой морали и всех связанных с ней областей. И хотя это новое положение вещей нельзя сравнить с победой дня над ночью — все же многообещающая заря поднялась над всем культурным человечеством.

И однако, мы должны оговориться.

Все эти черты, которые могли бы в своей совокупности образовать понятие истинного нравственного миропорядка, — в лучшем случае лишь идеология буржуазного государства, только его искусственный рефлекс, а не его подлинная сущность. Все это только ореол, которым оно окружило свою собственную голову в майские дни, когда новая эра железной поступью ступала по земле, все революционизируя, сокрушая старые формы, наполняя их новым содержанием, когда буржуазное государство — что не подлежит спору — искренно верило, что именно оно — идеальное осуществление всех этих идей. Реальное содержание этой идеологии, однако, очень скоро и безжалостно разбилось о принципиальную несовместимость идеи с практическим базисом эпохи, последней и высшей целью которой было и есть повышение прибыли, это присущий капиталистическому товарному производству основной закон.

Идеалы буржуазного века не могли осуществиться, стать действительностью потому, что освобождение человека — не самоцель для буржуазного государства, а только средство для достижения цели. Человек, как представитель массы, должен был получить свободу, потому что только таким путем можно было заручиться теми силами и рабочими руками, в которых новый экономический принцип все более нуждался для завоевания мира. Все официальные идеалы буржуазного государства должны были поэтому подвергнуться поправкам именно в интересах этой решающей и высшей потребности капиталистического общества. Чем решительнее совершалось это исправление во имя кошелька и власти буржуазии, чем ярче оно противоречило поднятому знамени, чем глубже была пропасть между истинным содержанием вещей и идеологической драпировкой, тем упорнее цеплялась буржуазия за эту последнюю. Она не только хотела быть и остаться высшим осуществлением нравственного порядка, дальше которого идти некуда. Она должна была так поступить: ибо если бы она отреклась от своей идеи, то это было бы равносильно смертному приговору, произнесенному ею же над собою. А на такой шаг способен общественный класс только в том случае, если прошел все возможные стадии развития и в дверь его стучится банкротство.

Самое разительное противоречие между действительностью и видимостью, какое только знает история, — таково конечное последствие этой эволюции и вместе с тем характерная сущность современного буржуазного общества. Единственным средством затушевать истинное положение вещей было лицемерие. Только оно могло скрыть зияющее противоречие между действительностью и идеалом. Черта, отличавшая раньше всегда только отдельные слои общества, стала в эпоху господства буржуазии всеобщей. Место действительности заняла видимость. Был провозглашен диктаторский закон: ты должен казаться нравственным при любых условиях, во что бы то ни стало. В области половой морали возникло, как половая идеология, моральное лицемерие, и оно порой доходило до бесстыднейшего ханжества. Почетом и уважением пользуется тот, кто умеет сохранить эту видимость даже в самых неблагоприятных обстоятельствах. А тот, кто при всей своей личной порядочности пренебрегает видимостью, подвергается опале.

Такова буржуазная мораль в ее поперечном, а не продольном разрезе — последний состоит в постоянных зигзагах этой эволюции.

Осветить половую жизнь и ее отражение в идеологии в разных классах в век господства буржуазии — такова рамка и таково содержание этого тома.