История нравов. Буржуазный век

Отныне можно было наслаждаться полными глотками, ибо теперь были налицо средства, позволявшие доставлять себе какие угодно наслаждения. И люди в самом деле наслаждались с жадностью и упоением изголодавшихся, а эти люди были вместе с тем, как мы знаем, пышущие силой parvenus. Пышность и роскошь — таков их вкус. Эта историческая ситуация породила пресловутый идеал женской красоты Второй империи во Франции. Женщина представляла собой тогда не только красивое тело, перед которым преклонялись и романтики, но и, кроме того, цветущее и пышное тело, в котором так приятно было потонуть. Эпоха, любящая внешнюю помпу, всегда отдает предпочтение пышному телу, так как последнее назойливо бросается в глаза. Новым идеалом красоты стала женщина с крупными формами, с описанными Гейне формами kolossaler Weiblichkeit (монументальной женственности), женщина с могучим туловищем, крепкой, скорее слишком большой, чем слишком маленькой грудью, грудью, грозящей разорвать корсет, с ослепительными, величественными плечами, с выступающими бедрами и выпуклыми ляжками. То женщина, всюду распространяющая аромат своего тела, приводящая мужчину в возбужденное состояние, женщина, которой он подчиняется, которой он приносит в дар огромные состояния, — словом, женщина-кокотка. Эмиль Золя в образе Нана нарисовал наиболее верный и точный портрет этого женского типа. А новейшие художники — Кабанель, Бугро, Ропс, Виртц, Пелле, Шаплен, Леже и др. — сотни раз изображали ее в своих картинах. В эту эпоху у женщины ищут и от нее требуют тех же наслаждений, как в публичном доме, и потому со всех этих картин на нас смотрят красавицы из публичного дома. Представлена ли женщина на этих картинах одетой, раздетой, голой, с декольте или retroussé, всегда от нее исходит запах дома терпимости. Все они, как выразился однажды Либерман в разговоре с автором этой книги, «точно нарумяненные румянами проститутки».

В Германии наиболее известными истолкователями этого идеала были Вильгельм фон Каульбах, Генрих Лоссов и Ганс Макарт. Большинство созданных этими художниками женских тел носят отпечаток тел публичных женщин. Это, конечно, нисколько не умаляет непреходящей славы последнего, снова внесшего в немецкую живопись сверкающие краски.

Этот идеал салонной кокотки, как его можно было бы назвать, господствовал в продолжение многих десятилетий во всех странах — в Англии и Германии, во Франции и Австрии. Его родиной был, как уже упомянуто, Париж, и отсюда он покорил весь мир. И это очень характерно для истинных причин, определяющих идеал красоты всех эпох. Это не расовые признаки. Ибо если пышное женское тело с полными соблазнительными формами и отвечает вполне расовому венскому типу, то с парижским оно не имеет ничего общего. Парижанка как известный расовый тип, хотя и отличается чувственными округлыми формами, все же стройна. Никогда величественная или помпезная пышность не была ее специфической расовой чертой. И, несмотря на это, именно в Париже возник этот идеал, и здесь особенно громко раздавалась хвала ему в красках и словах.

И это вполне логично.

То был естественно родившийся идеал внезапно разбогатевшей буржуазии, для которой любовь была равносильна наслаждению, которая хотела наслаждаться, не боясь никаких эксцессов. А Париж эпохи Второй империи представлял для этих тенденций не только очень благоприятную, но до известной степени даже единственную в своем роде историческую почву. Начавшийся во Франции при короле-мещанине экономический расцвет доставил французской буржуазии огромные состояния. В эпоху Второй империи этот процесс достиг еще более грандиозных размеров. Так возникли не только необходимые экономические предпосылки, но и самый стимул к роскошной жизни буржуазии. А что эти предпосылки осуществились здесь в таком смелом масштабе, как ни в одной другой стране, объясняется, в свою очередь, особыми условиями наполеоновского владычества.

Наполеоновский режим был правительством незаконным. Пусть он выстраивался на коалиции рясы и сабли, против него была вся роялистская аристократия. Наполеону III приходилось поэтому опираться на разбогатевшую, лишенную всяких политических идеалов буржуазию. При таких условиях он должен был стать покровителем роскоши. Ибо это была единственная форма, в которой он мог подействовать на сердца буржуазных делателей денег, равнодушных ко всему прочему. Характерная для эпохи роскошь должна была достигать своих крайних пределов при дворе Наполеона и отсюда сиять над Парижем, а также и оплодотворять его. Париж должен был стать для всего мира магнитной горой наслаждения и удовольствий. Так оно и случилось, и притом в самом широком масштабе.