История нравов. Буржуазный век

Если тем не менее в среднем пролетарий вступает в брак раньше представителей других классов, то это объясняется тем, что, как уже указано в начале главы, одно общее хозяйство все же обходится дешевле, чем два самостоятельных. Правда, в данном случае идет речь о фабричных рабочих, и притом только о тех, жены которых также зарабатывают насущный хлеб. О половых отношениях в среде фабричного пролетариата нам, впрочем, еще придется говорить в связи с темой «свободной любви».

Положение в деревне изменилось лишь там, где возникла промышленность. Если же утверждают, что это изменение свелось к ухудшению специфических деревенских нравов, то это не более как тенденциозная клевета. Или иначе: неправильно, будто бесспорно существующая деревенская безнравственность была в ее резких формах лишь последствием перемещения в деревню фабричной индустрии. Под безнравственностью официальные стражи морали подразумевают прежде всего добрачное половое общение. Не боящиеся правды знатоки деревни держатся на этот счет иного мнения.

В баварских горах и поныне еще нет следов фабричной индустрии. А вот послушайте, что специалист-знаток этой местности, сам выходец из нее, Георг Квери, говорит о нравах своих земляков в книге «Сельская эротика и крестьянский самосуд в Верхней Баварии»: «Кто принесет с собой в баварский оберланд высокое представление о чистоте и простоте нравов, тот будет глубоко разочарован. Здесь царит безграничная свобода половых отношений, и обычай добрачных половых сношений (так называемых Kammerfenstern) получил здесь такую же, к сожалению, санкцию, как в Швейцарии (так называемый Kiltgang). Если жених и невеста подходят к алтарю с семьей из четырех или пяти детей, то это не редкость и не позор».

Надо, впрочем, указать на то, что подчас и более значительное число незаконных детей иной верхнебаварской невесты, — а то же самое встречается и в других деревенских областях — не столько служит доказательством деревенской безнравственности, а объясняется специфическими имущественными отношениями, господствующими в этой среде, как последствие баварского имущественного и наследственного права, в силу которого уже решенный брак часто откладывается на много лет.

Такое же мнение, как Квери, высказал недавно о пресловутой деревенской чистоте нравов один католический священник в либеральной газете «Мюнхенские ведомости» с той только разницей, что, по его мнению, нравы баварской равнины те же, что и в горах. Он писал: «Главнейшее из заблуждений всех союзов по повышению нравственности — убеждение, будто безнравственность исходит от городов и зачумляет также деревню. Эти господа воображают, будто в деревне еще царит рай невинности. Я вовсе не хочу сказать, что наши крестьяне безнравственны, но на основании долголетнего опыта могу утверждать, что не вижу в сексуальном отношении различия между городом и деревней. Везде люди! Если бы эти господа, громящие безнравственность города, в продолжение года были духовниками в деревне, они очень скоро бы обратились. Могут возразить, что я знаю только одну общину и не имею права обобщать свои наблюдения. На это я могу только возразить, что ознакомился с сотнею общин, и притом в самых разнообразных местностях, в горах и в долине, с богатыми и бедными. Всюду те же нравы и та же безнравственность!»

О сельских нравах Англии мы говорили уже в первой главе, где привели мнение специалиста, и потому нет надобности вновь возвращаться к этому вопросу. Кто хочет познакомиться с так называемой простотой нравов французской деревни, пусть прочтет грандиозный роман Золя «Земля». Самая короткая, иллюстрирующая деревенские нравы цитата гласит: «Начался сбор винограда. Все ели виноград с утра до вечера. И кончалось всегда тем, что мужики были пьяны, а девки — беременны».

Еще характернее следующая сцена: «Иисус, опустившийся мужик, был только в одном пункте щепетилен — в вопросе морали. Он только что готовился покинуть свое убежище, как празднично одетый мужик снизу крикнул ему:

— Эй, Иисус!

— Что такое?

— Твоя дочь лежит во рву на поле Гильома!

— Во рву?

— Да, а с ней мужчина!

С бешенством воздел Иисус руки к небу:

— Спасибо! Я возьму кнут! Что за черт! Девка позорит мое имя!

Он снова отпер дверь и снял со стены огромный извозчичий кнут, которым наказывал обычно дочь. Потом отправился в путь. Крадучись шел он около изгородей, чтобы накрыть парочку. Когда он хотел незамеченным выйти на шоссе, его увидел Эрнест, взявший на себя обязанности стража, тогда как его друг Дельфин оставался с Грязнухой. Оба парня по очереди сходились с ней и поочередно сторожили.

— Осторожно! Иисус идет! — вскричал парень. Он увидел кнут и, как заяц, помчался по полю. Грязнуха сбросила Дельфина и вскочила:

— Отец! — У нее хватило еще присутствия духа, чтобы протянуть любовнику пятифранковую монету: — Спрячь деньги и беги!

Как буря приближался Иисус.

— Девка! Научу я тебя приличиям.

Он узнал сына полевого сторожа, но тот быстро убежал. Не так посчастливилось девушке. Со свистом рассекая воздух, пал первый удар на ее полные ноги — и началась охота».