Нет ничего удивительного в том, что византийские интеллектуалы жили достаточно долго (не только по меркам того времени). Так, средний возраст жизни византийца периода IX–XII вв. весьма невелик — половина населения империи не доживала до 35 лет. Как показывают демографические исследования, дольше всего жили императоры, интеллектуалы и отшельники: «Примерно на десять лет больше продолжительности жизни василевсов IX–XII вв. оказывается средний возраст известных византийских интеллектуалов. По подсчетам специалистов, в эпоху Комнинов ученые в среднем жили до 71 года» (142, 589). Еще больше жили отшельники, «святые» старцы — до 80 и 90 лет.
Следует отметить, что деятельность византийских интеллектуалов была направлена на благо общества. В эпоху Комнинов весьма эффективно действовали литературные и философские кружки, в которые объединились почитатели и любители науки и литературы. Одним из них руководила и направляла его деятельность дочь Алексея I Анна Комнина. Упомянутый выше Ш. Диль пишет о ней: «Это не была только образованная женщина, это была женщина ученая. Все.1 современники одинаково восхваляют ее изящный аттический слог, силу и способность ее ума разбираться в самых запутанных вопросах, превосходство ее природного гения и прилежание, с каким она старалась развить его дары, любовь, какую она всегда выказывала к книгам и ученым разговорам, наконец, универсальность ее познаний» (77, 243). Участники ее и других кружков не только занимались учеными разговорами, но и обсуждали трактаты, подготовленные ими для своих покровителей по различным отраслям знаний, которые затем использовались в практической деятельности различных сфер общества. Следует помнить и то, что именно интеллектуалы поздней Византии сформулировали гуманистические идеи, оплодотворившие европейскую культуру эпохи Ренессанса.
Интеллектуалы сыграли немаловажную роль и в истории японского общества, в формировании японской национальной культуры. Известно, что они способствовали объединению Японии и образованию централизованного государства. В свое время сегун Иэясу как–то признался Хонда Масанобу: «Когда я был молод, то слишком много времени занимался военным делом, на учебу же времени не оставалось, и вот поэтому на старости лет я довольно невежественен» (118а, 44). Иэясу был неэмоциональным человеком, поэтому не интересовался особенно поэзией; когда ему приходилось, согласно традиции, участвовать в поэтических соревнованиях, то стихи за него обычно писал кто–либо из ученых. Однако он страстно интересовался историей и литературой практического или информативного характера. Его особенно интересовали проблемы, связанные с управлением социальными процессами.
Это объясняет, почему Иэясу внимательно следил за диспутами интеллектуалов, принадлежащих к различным религиозно–философским школам, но не принимал чью–либо сторону, стремясь использовать все ценное, рождавшееся в этих спорах. «Он обожал литературные дискуссии, — пишет К. Кирквуд, — равно как и споры о буддийской философии, и рассказывают, что одним из его излюбленных развлечений было собирать вместе несколько образованных священников и устраивать между ними споры. Эти дискуссии затягивались надолго, ибо об одной из них сообщается, что она продолжалась с восьми вечера до двух часов ночи. Для самих участников они были довольно выгодны; в одном случае мы узнаем о подарках в 100 коку риса, а в другом — в 100 серебряных монет, не говоря уже о платьях, которыми одаривали их после окончания спора» (118а, 45). Присутствуя на спорах интеллектуалов, принадлежащих к буддийским и конфуцианским школам, сегун заимствовал у них, все, что могло пригодиться для управления страной. В результате он отдал предпочтение конфуцианству, учению школы Тэйсю, которое стало официальной идеологией токугавского сегуната.
В XVII столетии конфуцианство, получив статус государственной светской философии, стало играть роль стимулятора в таких сферах державной жизни, как воспитание и политическая философия. Первые конфуцианцы и их покровители были в определенном смысле творцами нового мира, для которого стало необходимым новое мировоззрение. Позитивистские позиции таких правителей, как Хидаёси и Иэясу, обусловлены были теми обстоятельствами, что они отдавали себе отчет в значимости сознания в «делании» своей судьбы. Согласно их представлениям, разделяемым современниками, можно управлять социальным миром. В значительной мере именно эта позиция явилась стимулом для интеллектуальной борьбы с буддийской религией и ее мистическим отношением к жизни. Как кратко выразился Ямамато Банто: «Не существует ни ада, ни неба, ни души, есть только человек и материальный мир.» (330, 153).