И совсем о них не думаешь. Нам горько это знать.
-О, мне так жаль! – воскликнула девочка, поднеся обе ладони к губам. – Я даже не знала! Вот я вижу кушетку, потому что в углу она выглядит как кушетка, и я же не обязана предполагать, что это на самом деле не то, что я думаю.
В этом и проблема.
Когда предмет интерьера достигает столетнего юбилея,
он пробуждается. Становится живым. Обрастает именем, печалями, амбициями и любовными неудачами. И это не всегда удачное вложение средств. Иногда тяготы и радости от жизни в предыдущем доме нами не забываются. А иногда наоборот. Цукумогами – столетки. Пробудившиеся.
-Получается, весь мой дом спит, - прикусив губу в задумчивости, пробормотала девочка, - дожидаясь пробуждения, так? Странно как-то. И грустно. Сколько вещей я перетеряла уже или поломала, а ведь им было далеко еще до ста. Но … почему вы не обрели новые дома? Или собственную деревеньку?
Сто лет под крышей и в четырех стенах это долго.
Нас страшат замкнутые пространства.
Мы предпочли море ветер и солнце,
хотя многим из нас это еще губительней.
Металлические тела ржавеют, а бумажные сердца разрываются.
-Тебе сколько лет? – резко выпалил Ганибал, опять подпрыгнув и топнув.
-Одиннадцать, сэр.
-Ну это
-Одиннадцать! – воскликнули шпоры, - да это даже не пятьдесят!
-Это далеко не пятьдесят, - встряла в обсуждение ширма. – Это даже не двадцать. Она еще может стать революционеркой! Молодые только этого и хотят.
Если бы она была революционерка, то по-моему у нее был бы тогда наган…
Однако золотисто оранжевое мерцание абажура осталось без внимания.
-Дя я вовсе не собиралась вас притеснять, - возразила Сентябрь. – Я уплыву, не сомневайтесь. Только ответьте мне на один вопрос. У вас поесть не найдется чего-нибудь. Морская жизнь это ведь не сахар.
-Нет! – грубо выпалил Ганибал. – Убирайся отсюда! Маленькая бестолочь!