История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

– Милостивый государь, забавная история! Баба-Ирод… Им кажется, что всех татар забрал с собой Кара Мустафа и что тут как у Бога за печью можно сидеть! Посмотрим…

– Но я их тут иметь не хочу, – добавил он, – и быстро выкурю, что даже охота у них заглядывать в моё хозяйство отпадёт.

Женщина слушала, молчащая, опёрлась на руку и посмотрела в окно, как если бы давно знала, что с ним ни серьёзно разговориться, ни образумить его не сумеет.

Чем дольше ходил и думал Доршак, тем казался сильней обуреваем возмущением и гневом. Его резкие движения и вся фигура утверждали, что он сдерживается только, дабы не взорваться.

Затем женщина принесла полотенце, большую миску и тарелку. Доршак поглядел только и бросился за стол, а собаки сидели с обеих сторон, смотряему в глаза. Прежде чем приступил к еде, он достал из шкафчика бутылку, выпил рюмку и поставил её перед собой. Как следствие волнения и напитка, лицо его раскраснелось. Он был страшным – женщина всякий раз, как на него смотрела, с отвращением отворачивала глаза…

– А ты ела? – спросил он женщину, обращая взгляд на неё.

– Я не голодна, – ответила она, – трудно было ждать целый день…

Она мгновенно прервала разговор.

– Сегодня на тебя снова твоя хандра, я вижу, напала? – спросил Доршак.

– Я сегодня такая, какой была вчера, – отпарировала она коротко.

– Человек притащится домой и не с кем рот раскрыть и поболтать по-дружески!

Женщина пожала плечами и промолчала. Доршак, словно дальше разговора вести не хотел, поднял голову к двери и позвал:

– Татьяна!

На пороге показалась женщина.

– Кумыса! – крикнул он.

– Татарина из себя сделали, – шепнула сидящая на подушках, – и не только к кумысу, но и к их обычаям привыкли.

Словно не слышал этого упрёка Доршак, сидел задумчивый. Женщина принесла высокий стакан с беловатым напитком, который он жадно осушил, вытер усы и только после ухода служанки начал как бы сам себе:

– А почему мне не быть татарином! Они имеют разум. Носятся в степи, в работе не нуждаются. Живут на свободе и мурзы их богаче нас… Разве мало они добычи набирают…

– И это жизнью вам кажется от зависти, такое языческое бродяжничество, – начала женщина.

– Что ты, баба, знаешь! Что ты понимаешь! – крикнул Доршак. – Сидела бы тихо. Меня будешь разуму учить, что плохо, а что хорошо? Я и без тебя знаю, совета спрашивать не буду.

– Вот это и беда, – вздохнула сидящая, – иначе бы жил, если меня бы слушал, и было бы благословение Божье в доме.

Доршак смеялся.

– Уж эти я литания знаю… в церковь с ними! В церковь! Я в этом не нуждаюсь.

Он окончил трапезу, несколько объедков бросил псам, которые из-за них друг с другом начали лаяться, ударил одного ногой и, отойдя на пару шагов, бросился на сиденье, но неподалёку от женщины. На низком столике стоял обшитый золотом мешок и длинный мундштук лежал при нём. Он надел его на трубку и начал курить, сложив ноги по-турецки.

– Эй, баба! Кофе! – воскликнул он. – И живо.

Эти слова относились к сидящей женщине, которая ни двинулась и, казалось, не обращает внимание. Только через какое-то время она позвала Татьяну.

Тут уже, согласно обычаю, она принесла жестяной чайник и маленькую чашечку, которые поставила на стол перед паном. Доршак налил себе чёрной жидкости и жадно выпил её. Мгновение царило молчание. Женщина казалась как бы заснувшей, а борзые устало храпели на полу. Доршак, смотрящий сначала бессмысленно перед собой, медленно перевёл взгляд на женщину и долго разглядывал сидящую. Его брови всё больше хмурились.

– Слушай, ты, Агафья! – воскликнул он. – Долго мы так с тобой, как собака с кошкой будем жить?

– Пока собака или кошка не сдохнет, – медленно произнесла она.

– Собаке не хочется подыхать, – рассмеялся Доршак, поднимая широкие плечи, – собаке ещё жизнь улыбается, а кошка так же, хвала Богу, здорова. Время иметь бы разум.

– Это правда, – сказала женщина.

– Не мне, но вам, – прервал, распаляясь, мужчина. – Что у тебя плохо? Оказывают тебе в чём?

– Я предпочла бы бедность, – ответила женщина. – Думаешь, что мне этот твой хлеб по вкусу, что его ежедневно посыпаешь пеплом? Или я не знаю, откуда твоя собственность берётся и как её зарабатываешь?

Доршак вскочил со стула.

– Как? Как? Говори! – крикнул он, поднимая мундштук.

– Не нужно говорить, – не обращая на него спокойные глаза, сказала женщина, – ты знаешь, что эта твоя собственность значит и откуда течёт.

Доршак пробурчал что-то невразумительное, грызя трубку, но сдержался и смолчал.

– Хочешь иметь мир? – добавила женщина. – Я охотно вернусь к родителям, только отпусти.

– Жена с мужем жить должна, слышишь, – воскликнул Доршак.

– Давно бы от меня избавился, – отрезала женщина, – если бы не то, что за мной ожидаешь приданое, до которого жаден.

– Несомненно, потому что оно принадлежит мне за то, что такую дуру мне свет навязал, – начал Доршак. – Дьявол тебя знал, когда молодо и красиво выглядела, что мне жизнь отравишь! Я думал, что беру мягкое и послушное создание, а ветку чертополоха получил. Не в такой я нуждался женщине для жены, а ты была создана для монахини.