История одиночества

Были и другие несчастья, способные, как в случае с Руссо, подтолкнуть человека к уединению. «Сломленный дух, – писал Циммерман, – ищет в покое частной жизни укрытия от потрясений соперничества, от навязывания ложной дружбы и от злонамеренных ударов тайной или явной вражды»[38]. Такие люди тоже заслуживают сочувствия, хотя и не подражания. Наряду с теми, кто был предан одиночеству не по своей вине, было также немало тех, кто подвергся ему вследствие ненадлежащего поведения или же выбрал это состояние по неразумию. Наиболее аморфную группу составляли те, кто не отвечал этическим нормам или правилам поведения, принятым в обществе XVIII века. Для участия в бытовом, коммерческом или политическом взаимодействии требуется определенная степень уверенности в себе. Когда из-за какой-то неудачи или морального несовершенства человек ее лишается, над ним нависает угроза замыкания в себе:

Стыд или угрызения совести, горькое сознание ошибок прошлого, печаль несбывшихся надежд или усталость от болезни могут ранить или ослабить так сильно, что человек захочет скрыться от всех, уйти прочь, чтобы скорбеть и томиться, не досаждаемый ничем кроме своих внутренних забот, под покровом уединения. В этих случаях желание уйти – не умственное побуждение к самососредоточению, а страх перед потрясениями и малодушная усталость от общества[39].

В отличие от достойнейших, которые решают временно уединиться во имя лучшего решения важнейших задач своего времени, они – изгои, вытесненные из общества чувством собственной недостойности.

Категория изгнания наложилась на патологическое состояние меланхолии. В интеллектуальной культуре XVIII века четких границ между науками, литературой и философией не было. Обращение Циммермана к поэзии, политическим комментариям и рекомендациям о том, как правильно жить, обусловлено его главной, профессиональной идентичностью врача. Первой его опубликованной работой был трактат «О раздражительности» – имеется в виду не вспыльчивый характер, а работа сердечных нервов. В дискуссию об уединении он привнес свой опыт ведущего медицинского специалиста, а на его замечания о меланхолии будет ссылаться Жан-Этьен Доминик Эскироль – выдающийся психиатр середины XIX века – как на важнейший вклад в разработку этой темы[40]. На протяжении двух тысячелетий меланхолия была нозологическим термином, охватывающим печаль, страх и депрессию[41]. В годы работы Циммермана психологические причины все больше выдвигались на передний план по сравнению с физиологическими, традиционно сводившимися к избытку черной желчи[42]. Родственной категорией была ипохондрия, или ипохондрический синдром, которым, по утверждению Тиссо, периодически страдал сам Циммерман. Ипохондрия не ассоциировалась, как сегодня, с воображаемыми болезнями; на ее счет относили ряд симптомов, для которых не было очевидных физических причин[43]. Эти расстройства находились в центре растущего интереса к способности душевных состояний вызывать телесные нарушения. Бёртон в «Анатомии меланхолии» отмечал, что «разум чрезвычайно действенно влияет на тело, порождая своими страстями и треволнениями удивительные перемены, такие как меланхолия, отчаяние, мучительные недуги, а иногда и смерть…»[44] Его догадки получали все большую медицинскую поддержку. Как взволнованно писал в 1812 году Томас Троттер, «в начале XIX века мы без колебаний утверждаем, что нервные расстройства занимают теперь место лихорадок и могут быть справедливо признаны составляющими две трети от всего того, чем поражено цивилизованное общество»[45].

У столь обширного набора недугов не было единого диагноза или прогноза, однако выраженное неприятие общества проявлялось во всех аспектах и на всех стадиях болезни. Циммерман писал: