История одиночества

Среди современников Циммерман выделялся тем, что стремился исследовать все возможные обстоятельства, способные в XVIII веке заставить человека отвергнуть устои домашней и общественной жизни. Знание обширной литературы на нескольких европейских языках и профессиональная работа с болезнями и расстройствами заставили его отнестись к перспективам ухода от общества со всей серьезностью. В его наиболее благоприятном случае уединение признавалось «склонностью к самососредоточению и свободе»[26]. Существовала уже определенная традиция – искать убежища для того, чтобы предаться раздумьям или заняться творчеством. «Я не могу отрицать, – признавал Роберт Бёртон в своей «Анатомии меланхолии», – что размышления, созерцание и одиночество заключают в себе известную пользу, не случайно святые отцы… чрезвычайно их восхваляли в целых трактатах, а Петрарка, Эразм, Стелла и другие так возвеличивали в своих книгах…»[27] В XVIII веке притягательность такого избегания общества становилась все более очевидной. Отчасти дело было в суете и напряженности жизни шумных городских центров, заставлявших искать тишины и покоя, которые позволили бы собраться с мыслями. Чтобы писать, строить новые планы, требовалось проводить какое-то время наедине с собой. Нужно, как утверждал Циммерман, чтобы у «предприимчивого и пылкого ума» всегда было такое место, куда можно было бы уйти «от раздражающей неинтересной компании и уединенно вынашивать мысли», с тем чтобы «как следует оформить свои смелые и глубокие идеи»[28]. Это был не отказ от общения, а скорее уход от его банальных и раздражающих сторон, делающий возможным более основательное или масштабное участие в интеллектуальной или деловой жизни общества.

К концу века значение «самососредоточения» стало приобретать более конкретные формы, особенно у Жан-Жака Руссо, чьи «Исповедь» и «Прогулки одинокого мечтателя» были посмертно опубликованы в 1782 году – как раз когда Циммерман принимался за свой трактат. Как пренебрежительно сформулировал Gentleman’s Review: «Философы только что выяснили, что лучший для человека способ узнать себя или, иными словами, свои чувства – это предаться уединению»[29]. Поиск повествовательного «я», обнаруживаемого лишь посредством уединенного самоанализа, положил начало новому жанру – литературной автобиографии[30]. А замысел «Прогулок одинокого мечтателя» Руссо объяснял так: «В этом состоянии я возобновляю то суровое и искреннее исследование, которое когда-то назвал „Исповедью“. Я посвящаю последние дни свои изучению самого себя и заблаговременной подготовке к отчету, который не замедлю дать о себе»[31]. Циммерман к этому отказу Руссо от общества ради самопознания относился неоднозначно. Он сочувствовал личным страданиям, заставившим философа уединиться. В глазах его критиков, писал он, ничто не оправдывали ни удары человеческой несправедливости и жестокости, ни мука нищеты, ни разрушительное действие болезни; свежесть и мощь его гения позабыты»[32]. Но у него не было уверенности в том, что истинное «я» можно обнаружить лишь в отсутствие общества; он был убежден, что единственное, к чему мог привести проект, которому посвятил последние годы жизни Руссо, – это личный крах: «Любому врачу, взявшемуся изучить историю Руссо, будет ясно, что семена уныния, печали и ипохондрического синдрома уже были посеяны в его умонастроении и темпераменте»[33].

Едва Циммерман покончил с этим типом уединения, известным любому писателю, как его каталог одиночеств стал приобретать все более негативный характер. В лучшем случае он демонстрировал понимание обстоятельств, способных привести к отторжению общества, а в худшем был настроен предельно критически по отношению как к его мотивам, так и к результату. Он (как до него – Монтень) жил жизнью, в которой смерть жены, детей, друзей была постоянной угрозой для сохранения близких отношений[34]. По словам его швейцарского коллеги-медика и давнего друга Самюэля Огюста Тиссо, первая его жена страдала «нервным расстройством, которое бесконечно усугубило печаль Циммермана и заставило его еще сильнее желать уединения»[35]. Позднее он овдовел и потерял дочь от первого брака. Хотя он едва ли мог одобрительно отозваться об этом состоянии, он все же хорошо знал о существовании того, что в наше время назвали бы чувством тяжелой утраты: «Часто уединение ужасно для скорбящего, счастье которого погребено в безвременной могиле; который отдал бы все радости земные за один звук любимого голоса, чьим мелодичным вибрациям уже никогда не наполнить его ухо и сердце восторгом; и который, оставшись наедине с собой, томится в воспоминаниях о непоправимой потере»[36]. Близким следует сделать все возможное, чтобы помочь скорбящему вернуться в общество; сам Циммерман вновь женился, и, согласно Тиссо, «счастье этого союза не было нарушено ни на минуту»[37].