История одного детства

Когда мы ложились спать, я юркнула к Саше в постель. Прижимая меня к себе, она сказала с горечью: — Несчастные мы с тобой созданья! Няня правду говорила, что нет тяжелее судьбы девушки, которой приходится мыкаться по местам… А тебе опять придется жить одной с этим ужасным Савельевым. И опять ты все позабудешь, чему научилась… — прибавила она, вздыхая.

На другой день Саша в разговоре с матушкой настояла на том, чтобы со мной занимался священник. Кроме того, она принялась упрашивать Дуняшу, привязавшуюся к ней за время пребывания в пансионе, чтобы та никогда не оставляла меня одну и учила меня шитью и вязанью крючком. С матушки Саша взяла слово не будить меня по ночам для ученья и хотя бы по два раза в неделю заниматься со мной французским языком.

В день Сашиного отъезда мы оживленно разговаривали за столом, как бы торопясь побольше сказать друг другу. Саша продолжала давать мне советы и обсуждала с матушкой все необходимые семейные дела.

Когда обед кончился, "молодые" встали, чтобы, по обыкновению, итти к себе, но Саша смело подошла к Савельеву и попросила его оставить сестру с нами. К нашему удивлению, он охотно согласился, сказав, что в таком случае пойдет к "старикам", и ушел из дому, а матушка скоро отправилась к себе отдохнуть.

Разговаривая, мы сидели втроем в столовой, спиной к отрытой двери, и не услышали, как опять вошел Савельев.

— Все сорочье гнездо в сборе… — прохрипел он. — Не хватает только милой мамашечки…

Саша, как ужаленная, вскочила со своего места. Подбежав к нему, она затопала ногами и, не замечая матушки, которая только что вошла и стояла позади Савельева, начала выкрикивать во весь голос:

— Как вы смеете в нашем доме поносить матушку? Вас все здесь ненавидят за то, что вы замучили сестру. Мне стоит только слово сказать, и наши крестьяне свяжут вас и бросят в озеро!

Савельев был так ошеломлен этой выходкой, так испугался неожиданного окрика сестры, что только бормотал какие-то несвязные слова и стоял, как шкодник, растерявшийся и струсивший перед своим учителем.

— Как вы смеете командовать в нашем доме? — продолжала кричать на него Саша. — Здесь хозяйка одна — моя мать! Как вы смеете запрещать Нюте сидеть с ее родными сестрами? Она останется с нами, а вы — прочь отсюда, прочь сию же минуту! — И Саша резким жестом указала ему на дверь.

Весь съежившись, с трясущимися челюстями, шатаясь, точно пьяный, Феофан Павлович побрел к двери. Когда мы остались одни, матушка стала хвалить Сашу за то, что она дала отпор "наглому негодяю" — так называла матушка теперь своего зятя. Все были довольны, что хоть на короткое время отвоевали Нюту. Никто не подозревал о том, какие последствия мог иметь этот поступок.

Разговор наш был прерван известием, что за Сашей приехали. Взяв необходимые вещи и простившись с нами, Саша уехала к Лунковским.

ВЫСТРЕЛ

Вечером, когда мы садились за стол, Нюта прислала сказать, что она уже легла и не хочет есть, а Феофан Павлович приказал принести ужин в свой кабинет.

Занятая своими мыслями, матушка не обратила внимания на это. Отъезд Саши, видимо, расстроил ее.

Вдруг далеко за полночь, когда мы уже спали, раздался выстрел, а за ним пронзительный, нечеловеческий крик.

Мы вскочили с постелей, ничего не понимая. Матушка дрожащими руками зажгла свечу и бросилась в залу. Я, конечно, побежала за ней.

При слабом свете свечи мы увидели Нюту, лежавшую на полу без чувств. Рядом стоял на коленях ее и пытался поднять ее, а в нескольких шагах от них валялся пистолет.

_ Убийца! Палач! — закричала матушка в исступлении, кинувшись на Савельева с поднятыми кулаками.

Он бросился бежать в другую комнату, а матушка с Дуняшей подняли сестру и понесли ее на кровать в нашу спальню.

Трудно описать отчаянье матушки. Она упала на колени перед Нютой, рыдала, ломала руки, называла то себя, то Савельева убийцей, осыпала сестру самыми нежными, ласковыми именами, клялась отомстить за нее и сгноить "его" в тюрьме.

Между тем выяснилось, что раны никакой не было. Савельев, по-видимому, промахнулся — сестра просто лежала в глубоком обмороке. Матушка давала Нюте нюхать спирт, мочила ей голову. Но ничто не помогало.

Были призваны на помощь все бабы, спавшие на кухне: они суетились, давали советы, жгли на свече тряпки, подносили их к носу сестры, совали ей пальцы в рот, щекотали подмышками, приподнимали ей то голову, то ноги, — но все было напрасно.

Наконец после долгих наших усилий Нюта пошевелилась и открыла глаза. Крик радости, похожий больше на стон, вырвался из груди матушки. Покрывая поцелуями лицо и руки дочери, она осторожно стала расспрашивать ее о случившемся.

Но, как ни старалась матушка, она не могла добиться ответа. Нюта едва шевелила губами, и крупные слезы медленно ползли по бледному ее лицу.

Когда сестру раздевали, чтобы уложить в постель, Дуняша указала на синяки и кровоподтеки на ее теле. Матушка снова пришла в отчаянье и стала допрашивать Нюту, что это означает. Но та молчала. Тогда, обливаясь слезами, матушка бросилась на колени перед образом и в каком-то исступлении выкрикивала: