История одного города

Но покуда Грустилов колебался, убогие люди решились действовать самостоятельно. Они ворвались в квартиру учителя каллиграфии Линкина, произвели в ней обыск и нашли книгу: "Средства для истребления блох, клопов и других насекомых". С торжеством вытолкали они Линкина на улицу и, потрясая воздух радостными восклицаниями, повели его на градоначальнический двор. Грустилов сначала растерялся и, рассмотрев книгу, начал было объяснять, что она ничего не заключает в себе ни против религии, ни против нравственности, ни даже против общественного спокойствия. Но нищие ничего уже не слушали.

– Плохо ты, верно, читал! – дерзко кричали они градоначальнику и подняли такой гвалт, что Грустилов испугался и рассудил, что благоразумие повелевает уступить требованиям общественного мнения.

– Сам ли ты зловредную оную книгу сочинил? а ежели не сам, то кто тот заведомый вор и сущий разбойник, который таковое злодейство учинил? и как ты с тем вором знакомство свел? и от него ли ту книжицу получил? и ежели от него, то зачем, кому следует, о том не объявил, но, забыв совесть, распутству его потакал и подражал? – так начал Грустилов свой допрос Линкину.

– Ни сам я тоя книжицы не сочинял, ни сочинителя оной в глаза не видывал, а напечатана она в столичном городе Москве в университетской типографии, иждивением книгопродавцев Манухиных! – твердо отвечал Линкин.

Толпе этот ответ не понравился, да и вообще она ожидала не того. Ей казалось, что Грустилов, как только приведут к нему Линкина, разорвет его пополам – и дело с концом. А он вместо того разговаривает! Поэтому, едва градоначальник разинул рот, чтоб предложить второй вопросный пункт, как толпа загудела:

– Что ты с ним балы-то точишь! он в бога не верит!

Тогда Грустилов в ужасе разодрал на себе вицмундир.

– Точно ли ты в бога не веришь? – подскочил он к Линкину и, по важности обвинения, не выждав ответа, слегка ударил его, в виде задатка, по щеке.

– Никому я о сем не объявлял, – уклонился Линкин от прямого ответа.

– Свидетели есть! свидетели! – гремела толпа.

Выступили вперед два свидетеля: отставной солдат Карапузов да слепенькая нищенка Маремьянушка. "И было тем свидетелям дано за ложное показание по пятаку серебром", – говорит летописец, который в этом случае явно становится на сторону угнетенного Линкина.

– Намеднись, а когда именно – не упомню, – свидетельствовал Карапузов, – сидел я в кабаке и пил вино, а неподалеку от меня сидел этот самый учитель и тоже пил вино. И, выпивши он того вина довольно, сказал: "Все мы, что человеки, что скоты, – все едино; все помрем и все к чертовой матери пойдем!"

– Но когда же… – заикнулся было Линкин.

– Стой! Ты погоди пасть-то разевать! пущай сперва свидетель доскажет! – крикнула на него толпа.

– И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, – продолжал Карапузов, – кротким манером сказал ему: "Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина – все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме как у чертовой матери, для нас не нашли? Батюшки, мол, наши духовные не тому нас учили, – вот что!" Ну, он это взглянул на меня этак сыскоса: "Ты, говорит, колченогий (а у меня, ваше высокородие, точно что под Очаковом ногу унесло), в полиции, видно, служишь?" – взял шапку и вышел из кабака вон.

Линкин разинул рот, но это только пуще раздражило толпу.

– Да зажми ты ему пасть-то! – кричала она Грустилову, – ишь речистый какой выискался!

Карапузова сменила Маремьянушка.

– Сижу я намеднись в питейном, – свидетельствовала она, – и тошно мне, слепенькой, стало; сижу этак-то и все думаю: куда, мол, нонче народ против прежнего гордее стал! Бога забыли, в посты скоромное едят, нищих не оделяют; смотри, мол, скоро и на солнышко прямо смотреть станут! Право. Только и подходит ко мне самый этот молодец: "Слепа, бабушка?" – говорит. "Слепенькая, мол, ваше высокое благородие". – "А отчего, мол, ты слепа?" – "От бога, говорю, ваше высокое благородие". – "Какой тут бог, от воспы, чай?" – это он-то все говорит. "А воспа-то, говорю, от кого же?" – "Ну да, от бога, держи карман! Вы, говорит, в сырости да в нечистоте всю жизнь копаетесь, а бог виноват!"

Маремьянушка остановилась и заплакала.

– И так это меня обидело, – продолжала она, всхлипывая, – уж и не знаю как! "За что же, мол, ты бога-то обидел?" – говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза: "Утрись, говорит, может, будешь видеть", – и был таков.

Обстоятельства дела выяснились вполне; но так как Линкин непременно требовал, чтобы была выслушана речь его защитника, то Грустилов должен был скрепя сердце исполнить его требование. И точно: вышел из толпы какой-то отставной подьячий и стал говорить. Сначала говорил он довольно невнятно, но потом вник в предмет, и, к общему удивлению, вместо того чтобы защищать, стал обвинять. Это до того подействовало на Линкина, что он сейчас же не только сознался во всем, но даже много прибавил такого, чего никогда и не бывало.