История одного крестьянина. Том 1

«Человек этот решил так: все или ничего! Терпения у него достанет! Тысячу раз ему будут угрожать галерами из-за продажи книг, идеям которых он сочувствует. Он ничего не боится, но всегда начеку. И при случае, в борьбе с ним не сдобровать! А дочурка уже на него похожа: сломится, но не согнется».

Был я еще слишком юн и обо всем этом не размышлял, но все эго чувствовал. Я глубоко уважал папашу Шовеля, уже и тогда преклонялся перед ним. Думал я так: «Он хочет добра крестьянам, значит, мы с ним заодно».

Газеты в те времена тоже писали о дефиците, и крестный частенько кричал, что он не может понять, откуда взялся этот самый дефицит. Ведь народ неукоснительно платит налоги — ведь его не щадят: в кредит не дают ни гроша. Напротив, изо дня в день налоги растут, значит, дефицит — свидетельство тому, что есть казнокрады. И наш добрый король хорошо бы сделал, кабы приказал разыскать воров. Да они, разумеется, не из нашей среды — ведь как только взяли с крестьянина налог, ему уж ни лиарда не видать — как ушей своих. Значит, приходится считать так — воры около короля вертятся.

Тут Валентин, всплеснув руками, восклицал:

— Ох, господин Жан, господин Жан, и мысли же у вас! Ведь его королевское величество окружают одни только принцы, герцоги, бароны, епископы, люди, полные достоинства, — честь для них превыше богатства.

— Ладно, — резко обрывал его крестный. — Как тебе нравится, так и думай. А мне позволь думать по-своему. Ты не заставишь меня поверить, будто крестьяне, ремесленники и даже буржуа, которые к казне не имеют отношения, а только платят налоги, — виновники дефицита. Чтобы красть, нужно быть при казне. Если не воруют принцы, значит, воруют их лакеи!

Крестный был прав, — ведь до революции народ не мог посылать своих депутатов для проверки счетов; все было в руках дворян да епископов, следовательно, они-то и были за все в ответе.

Однако, по правде говоря, еще никто не был уверен в дефиците. Люди об этом толковали, иной раз иносказательно писали о нем и газеты. Но вот король назначил министром женевского купца Неккера[43]. Человек этот, как водится среди коммерсантов, не желающих обанкротиться, задумал составить отчет по всей Франции: с одной стороны доходы, с другой — расходы.

Газеты называли это «отчетом господина Неккера».

Впервые за много веков крестьянам сообщили, куда идут их деньги, — решение отчитаться перед теми, кто платит, могло прийти в голову только купцу — ведь вельможи, аббаты да монахи были до того горды и непогрешимы, что у них и не возникла бы подобная мысль.

Право, отчет господина Неккера для нас был каким-то чудом! Вечерами хозяин Жан только и говорил о нем. Война в Америке, Вашингтон, Рошамбо[44], Лафайет[45], сражения в Индийском океане — все это было забыто ради отчета, который он разбирал по пунктам, с воплем вздымая руки: «На королевский двор — столько-то! На дворы принцев — столько-то. Швейцарские полки — столько-то; оклад сборщиков податей, откупщиков, казначеев, управляющих — столько-то. На религиозные общины, храмы, церковные здания — столько-то. Пенсионы ушедшим в отставку — столько-то». И все — в миллионах!

Никогда не доводилось мне видеть человека в таком негодовании.

— Ага, вот теперь-то понятно, отчего у нас нужда безысходная, — кричал он, — понятно, почему столько миллионов людей гибнут от холода и голода! Понятно, почему столько земли под паром! Ага, теперь все ясно! Господи, бедняки отдавали ежегодно пятьсот миллионов королю, а все еще не хватает и даже получается пятьдесят шесть миллионов дефицита!

Стоило только посмотреть на его лицо, и сердце у вас переворачивалось.

— Да, предательство вопиющее, — говорил Шовель, — но, с другой стороны, подумайте-ка, нам выпало большое счастье: мы узнали, куда идут наши деньги. Прежде мы все раздумывали: а что же там делают с такой уймой денег? Куда они идут? Уж не в морской ли пучине тонут? Теперь-то, уплачивая несметное число всяческих налогов, будем знать, на что их тратят.

Тут дядюшка Жан в ярости отвечал:

— Вы правы, отрадно будет думать: я работаю, чтобы купить дворцы для господина де Субиза. Я отказываю себе во всем ради того, чтобы его высочество граф д’Артуа[46] задал пир в двести тысяч ливров. Я надрываюсь, работаю с утра до вечера, чтобы королева даровала первому попавшемуся побирушке из благородных в десять раз больше того, что я заработал за всю свою жизнь. Вот-то радость для нас!

И все же мысль, что нам стали давать отчет, была ему по душе, и, когда миновала вспышка гнева, он сказал: