История одного лагеря (Вятлаг)

"…Ни один вольнонаемный специалист предприятий, обслуживаемых лагерями, не выполнял сам свои обязанности. Все вместо них делали заключенные – за хлеб, за табак, за другую ничтожную "натуральную" плату. Причем, заключенные были еще и благодарны тем, кто их так эксплуатировал. За одно то, что тебя хоть на несколько часов вытащили из "общих" работ, дали вместо кайла, лома – карандаш, отвертку, позволили побыть в тепле… А если зэка официально оформят на "постоянную работу" дневальным или истопником, чтобы он выполнял функции начальника участка, мастера, счетовода, плановика, диспетчера – да неужели он… станет возмущаться?.."

Иметь заключенного-"арапа", фактически выполняющего "черновые", "рутинные" должностные обязанности своего непосредственного начальника – являлось своеобразным лагерным "шиком", атрибутом и показателем престижа. В этом мире рабов считалось унизительным (с точки зрения "вольного" человека) делать свою работу самому.

Такое "делегирование" собственных обязанностей перенималось, как эстафета, и заключенными. Например, лагерник, фактически выполнявший работу бухгалтера, но формально числившийся дневальным, естественно, сам не "дневалил" (не топил печи, не убирал в бараке и т.п.) – он "приводил" другого заключенного, который, в свою очередь, перекладывал самые "неприятные", "грязные" обязанности своего "дневальства" (уборку туалета, скажем) на третьего солагерника и т.д.

"Эстафета рабства" охватывала всех в ГУЛАГе – и рабов, и "рабовладельцев"…

Как уже отмечалось ранее, постоянная, остро болезненная проблема для лагерного начальства – беспробудное, тотальное, всеобщее пьянство подчиненных.

При разборе такого рода "пьяных" дел (как правило, на заседаниях партбюро или на партсобраниях) обвиняемые могли выбирать и занимать лишь одну из двух позиций.

Первая – все категорически и напрочь отрицать, вторая – признаваться, слезно каяться, бить себя в грудь и клятвенно обещать "исправиться".

Так, в июне 1940 года на очередном партсобрании "обсуждался" оперуполномоченный Бучихин.

Обвиняли его в том, что он приходил пьяным на работу, утерял секретный документ, а "…взамен сделал новый, но дата не сошлась…" Числились за Бучихиным, причем во множестве, и другие "грехи". Но на собрании он категорически заявил:

"…Систематически я пьянствовал, (но) коверкота не присваивал, ремней для себя бесплатно не делал. Секретные документы хранил в несгораемом ящике…"

Конечно, такого рода "жесткая" линия имела шансы на успех лишь в случае поддержки "наверху". Гораздо употребительнее и надежнее была другая "метода": "чистосердечно" признать свою вину и дать клятву "в корне изменить свое поведение".

Именно так и поступил 23 января 1950 года на партсобрании 3-го ОЛПа вохровец Комаров.

Обвиняли его в "антипартийном поведении", которое выразилось в том, что он избивал жену и систематически пьянствовал. Ранее Комаров уже имел взыскания за нарушения воинской дисциплины.

В своем объяснении "герой" партсобрания заявил буквально следующее:

"…Я своей жены не избивал, а только взял ее за волосы. Я, хотя и был выпивши, после того, как мне сказали, чтобы я прекратил, я пошел, куда меня повели, и отсидел на гауптвахте 10 суток. 21 декабря я выпил много – граммов 700 и в нетрезвом виде пошел в надзорку, а оттуда – в зону. Пил я один, но что было потом, я не помню. За эту пьянку я получил 5 суток ареста. С женой сейчас не живу, с ней не был зарегистрирован. Она сейчас вышла замуж за другого. Он – надзиратель…"

"Товарищи по партии" гневно "клеймили" Комарова также за "халатное отношение к работе", за "связь с женщинами-заключенными" и за сокрытие (после перевода в Вятлаг) в течение 9-ти месяцев своих партийных учетных документов ("чтобы не платить партвзносы")…

Но за все это по совокупности Комаров получил лишь строгий выговор с занесением в учетную карточку: наказание умеренное, свидетельствующее о явном сочувствии "товарищей".

Когда же "товарищи" не "сочувствовали", то они вспоминали провинившемуся все самые малейшие его "прегрешения" против "коммунистической морали", вставляли "каждое лыко в строку".

Это и произошло 20 февраля 1949 года – при обсуждении на партсобрании "персонального дела" Петра Соловьева.

Состав "обвинения": Соловьев "…пригласил к себе на квартиру только что освободившуюся Шуляченко Ольгу, а утром дал последней 100 рублей на дорогу…"

Ну а помимо этого (главного) "преступления" Соловьеву припомнили, что он не присутствовал без уважительных причин на одном партсобрании осенью предыдущего (1948-го) года, "…вызывающе ведет себя по отношению к секретарю партбюро, говоря: "Тебя только могила исправит"… и вообще – "…нечестно признал свои ошибки…"

Так что "каяться перед партией" и унижаться перед "товарищами" следовало, действительно, как говорится, "изо всех сил"…

Спиться, "сойти с круга", потерять человеческий облик в этом окололагерном мирке сотрудник мог стремительно и безвозвратно.