История одного немца

Итак, судьба революции решилась, однако покоя так и не наступило; наоборот, самые тяжелые уличные бои начались в Берлине только в марте (в Мюнхене — в апреле), когда речь уже могла идти, так сказать, лишь о погребении трупа революции. В Берлине они начались, когда Носке со скупыми словами благодарности объявил об официальном роспуске самого первого отряда революции — “Народного военно-морского дивизиона”. А тот взял и не распустился, начал протестовать, к нему присоединились рабочие северо-восточных кварталов Берлина, и эти “обманутые демагогами массы”, не понимая, почему их собственное правительство натравливает на них теперь своих же врагов, целых восемь дней вели отчаянную, безнадежную и чрезвычайно ожесточенную борьбу. Исход этой борьбы был ясен с самого начала, и месть победителей была ужасна. Следует заметить, что тогда, в 1919 году, когда левая революция безуспешно пыталась обрести форму, позднейшая революция, нацистская, только без Гитлера, была уже практически подготовлена и достаточно сильна. Добровольческие отряды, которым Эберт и Носке были обязаны своим спасением, состояли из тех же самых лиц, и взгляды, привычки и способы ведения борьбы у них были совершенно те же, что у будущих штурмовых отрядов нацистов. Они уже изобрели “расстрел при попытке к бегству”, уже накопили немалый опыт пыточного искусства и уже позволяли себе широким жестом просто ставить к стенке своих политических противников, всех скопом и без лишних разговоров, если только те не были из числа знаменитостей, чем, в сущности, предварили события 30 июня 1934 года. Так что практика у них была, не хватало только теории. Ее-то и дал им потом Гитлер.

7

Вспоминая обо всем этом, я не могу не сказать, что и гитлерюгенд существовала тогда уже почти в готовом виде. У себя в классе, например, мы организовали спортклуб “Старая Пруссия”, девизом которого было: “Долой “Союз Спартака”, ура спорту и политике!” Политика заключалась в том, что, идя в школу или из школы, мы временами поколачивали одиночек, ратовавших за революцию. В остальном же нашим главным занятием был спорт: мы устраивали соревнования по бегу во дворе школы или в общественных местах, ощущая себя при этом величайшими борцами против “Спартака”, считая себя доблестными патриотами и ставя рекорды во славу фатерланда. В чем тут отличие от будущей гитлерюгенд? Разве что в деталях, привнесенных потом в угоду личным склонностям Гитлера, как, например, антисемитизм. У нас еврейские мальчики были такими же антиспартаковцами и патриотами, как все, а один стал даже чемпионом по бегу. Я могу поклясться, что с их стороны не было никаких попыток подорвать наше гражданское единство.

Во время мартовских боев 1919 года деятельность спортклуба “Старая Пруссия” оказалась вынужденно прерванной, потому что наши спортплощадки временно превратились в поля битвы. Эпицентр уличных боев пришелся как раз на наш район. В нашей школе разместилась штаб-квартира правительственных войск, а в соседней “народной школе” — разве это не символично? — опорный пункт “красных”, и война за обладание обоими зданиями велась каждый день. Наш директор, который предпочел остаться в своей служебной квартире, был застрелен, фасад школы, когда мы вновь увидели его, пестрел дырами от пуль и снарядов, а под моей партой еще в течение многих недель после возобновления занятий расплывалось ничем не смываемое кровавое пятно. У нас то и дело случались незапланированные каникулы, длившиеся неделями, и именно тогда мы, так сказать, получили боевое крещение: каждый божий миг, когда только было возможно, мы сбегали из дома и бежали туда, где шли бои, чтобы “увидеть хоть что-нибудь”.

Увидеть нам удавалось немного — даже уличные бои уже подчинялись тогда современной тактике “безлюдного поля боя”. Зато много можно было услышать. Пулеметные очереди, обычная полевая артиллерия, а тем более винтовочные выстрелы быстро стали для нас привычными, и лишь звук минометов или тяжелых орудий вызывал какое-то волнение.

Это тоже был спорт: попасть на перекрытые улицы, пробираясь дворами, чердаками и подвалами, чтобы внезапно выйти наружу за спинами солдат заграждения, далеко за щитами “Стой! Не ходи дальше, будут стрелять”. В нас не стреляли. Нам ни разу никто ничего плохого не сделал.