История одного немца

…Без всяких помех? Мне могут возразить, что люди все-таки голодали. Это правда; однако я уже говорил, что голод ничуть не мешал моей игре. Возможно, он даже способствовал ей. Сытые, хорошо питающиеся люди не склонны к фантазиям и иллюзиям… Но и нас, во всяком случае, голод от иллюзий не освободил. Мы к нему, так сказать, привыкли. После этого у нас даже остался своеобразный иммунитет к недоеданию — еще одна из характерных и, пожалуй, самых привлекательных черт этого поколения.

Мы рано приучились обходиться в еде минимумом. Большинству из ныне живущих немцев пришлось пройти школу недоедания трижды: первый раз в войну, второй раз во время сумасшедшей инфляции и третий раз сейчас, под лозунгом “пушки вместо масла”. Можно сказать, что в этом смысле мы люди закаленные и небалованные.

Поэтому я позволю себе усомниться в правоте расхожего утверждения, что немцы отказались продолжать мировую войну из-за голода. В 1918 году они голодали уже три года, и 1917 год был для них более голодным, чем 1918-й. Я думаю, что немцы прервали войну не потому, что изголодались, а потому что осознали свое военное поражение и дальнейшую бессмысленность этой войны. Как бы то ни было, немцы и теперь вряд ли откажутся из-за голода от нацизма или от Второй мировой войны. Они уверены, что голодание — это добродетель, и что плохого в нем уж во всяком случае ничего нет. За эти годы они стали народом, который прямо-таки стесняется своей естественной потребности в еде, и это парадоксальным образом помогло нацистам, так и не сумевшим накормить свой народ, превратить голод в средство, пусть косвенно, но все же служащее пропаганде режима.

Каждого “недовольного” они публично обвиняют в том, что он недоволен лишь из-за отсутствия сливочного масла и кофе. Недовольных сейчас в Германии и в самом деле хватает, но причины у их недовольства совсем иные и в большинстве случаев гораздо более весомые, — роптать по поводу плохого питания они бы не стали. О перебоях с продуктами в Германии вообще говорят гораздо меньше, чем можно подумать, читая нацистские листки. Недовольный немец скорее предпочтет промолчать, чем прослыть человеком, которого волнует одна жратва.

Мне, как я уже сказал, это представляется одной из самых привлекательных черт современных немцев.

5

За четыре года войны я постепенно утратил ощущение того, что такое мирное время и как оно выглядит. Мои воспоминания о временах до войны постепенно поблекли. Я не мог представить себе дня без вестей с фронта. Такой день был бы лишен для меня всей своей прелести. Ну что еще, в самом деле, в нем могло быть интересного? Школа с письмом и арифметикой, потом с историей и латынью, игры с друзьями, прогулки с родителями — разве это жизнь? Смысл жизни и прелесть дню придавали очередные военные события; когда шло большое наступление с пятизначными цифрами пленных и “многочисленными трофеями в виде оружия и снаряжения”, это был праздник, открывавший бесконечный простор для фантазии, и жизнь била ключом, почти так же, как потом, когда мы влюблялись. Когда велись лишь скучные оборонительные бои или “планомерное стратегическое отступление”, тогда и жизнь казалась серой, “войнушки” с товарищами не доставляли никакой радости, а школьные задания были вдвое скучнее обычного.

Каждый день я ходил к полицейскому участку в двух кварталах от нашего дома: там на черной доске вывешивали сообщения с фронта, чуть не за сутки до того, как они попадали в газеты. Это был узенький белый листок, иногда длинный, иногда короткий, разукрашенный там и сям заглавными готическими буквами, явно позаимствованными из какого-то допотопного набора. Чтобы расшифровать их, мне приходилось вставать на цыпочки и запрокидывать голову. Но у меня хватало терпения и любопытства проделывать это каждый день.

Как уже говорилось, я толком не представлял себе, что такое мир, зато хорошо представлял себе нашу “окончательную победу”. Эта великая победа, в которую рано или поздно обязаны были сложиться все маленькие победы, упоминаемые в “Вестях с фронта”, была для меня примерно тем же, чем для правоверного христианина — грядущее наступление Страшного суда и воскресение умерших во плоти, или приход мессии для правоверного иудея. Она виделась многократно умноженным воплощением малых побед, бесследно вычеркивавшим все цифры взятых пленных, территорий и трофеев. Я ожидал этой окончательной победы с нетерпением и некоторым замиранием сердца, ведь она, так или иначе, была неизбежна. Неясно было лишь, что интересного останется у нас в жизни после нее.

Нашей окончательной победы я продолжал ждать в июле и даже еще в октябре 1918 года, хотя был не настолько глуп, чтобы не замечать все более мрачного тона сообщений с фронта и не понять, что надежд почти не осталось. Разве мы не разбили Россию? Разве “наши” не завоевали Украину, способную снабдить нас всем необходимым для победы? Разве мы, наконец, не заняли почти всю Францию?