История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха

А потом я позвонил Лизл, но не для того, чтобы договориться о встрече, а для того, чтобы извиниться за то, что не успел пообщаться на карнавале, и спросить, как она перенесла тогдашнюю передрягу, — более чем оправданный вопрос, учитывая все происходящее.

Лизл говорила сквозь слезы. «Ti^i все-таки работаешь в органах юстиции, — сказала она, — ты не можешь узнать, что случилось с теми, кого арестовали нынче ночью?» Она всхлипнула, помолчала и задала следующий вопрос твердым голосом: живы ли они, по крайней мере? Лизл еще не привыкла учитывать, что больше нет тайны телефонных переговоров.

Этой ночью был арестован ее друг—нет, не случайный приятель вроде меня, но мужчина, которого она любила. Это был очень известный, левый по убеждениям, городской врач. Он организовал знаменитую социальную медицинскую службу в своем округе — пролетарском районе Берлина. Он публиковал статьи, в которых ратовал за разрешение абортов женщинам, находящимся в трудном материальном положении. Одним из первых стоял в проскрипционных списках нацистов¹¹⁸.

Я еще пару раз говорил с Лизл на следующей неделе. Было совершенно невозможно ей помочь. И так же невозможно бышо ее утешить.

20

Что такое революция?

Государственное право утверждает: изменение конституционного строя не предусмотренными конституцией средствами. Если согласиться с этой сухой дефиницией, то нацистская «революция» марта 1933 года не быша революцией. Ибо все происходило строго «законно», с использованием средств, предусмотренных конституцией. И <«т1^^^^]ьы^^]йны1е распоряжения» рейхспрезидента, и решение передать неограниченную законодательную власть правительству, решение, за которое проголосовали больше двух третей депутатов рейхстага, как оно и полагается при внесении изменений в конституцию.

Разумеется, все это очковтирательство. Но даже если посмотреть, как дело складывалось в действительности, а не на бумаге, возникают кое-какие сомнения в том, что происшедшее в марте 1933 года, заслуживает название «революция». Ведь с точки зрения common sense¹⁰, самы1м важным в революции является то, что революционеры с оружием в руках штурмуют твердыши существующего порядка, атакуют полицию, армию и т. п. и в конце концов побеждают. Очень часто в этом нет ничего вдохновляющего и прекрасного, поскольку сплошь и рядом связано с бесчинствами, насилием, брутальностью плебеев, ограблениями, убийствами и поджогами. Но от людей, называющих себя «революционерами», все-таки ждут того, что они идут в атаку, проявляя мужество, рискуют жизнью и свободой. Баррикады нынче, наверное, нечто устаревшее, но спонтанность, вдохновение, подъем, бунтарство — это, конечно, существенные черты настоящей революции.

В марте 1933 года не было ничего подобного. Все происходившее тогда было состряпано из самых причудливых элементов, и среди них начисто отсутствовали мужество, храбрость и великодушие, причем отсутствовали с обеих сторон. Четыре вещи принес с собой март 1933-го. Из их соединения сложилась неприступность нацистской власти: террор, праздники с напыщенной декламацией, предательство и, -наконец, коллективный коллапс—синхронный индивидуальный нервный срыв у миллионов людей. Рождение многих, да в общем-то большинства европейских государств происходило куда кровавей. Но ни одно не было столь отвратительным.

Европейская история знает две формы террора: одна—кровавое буйство опьяненных победой революционных масс; другая — холодная, обдуманная жестокость победоносного, рассчитанного на устрашение и демонстрацию власти государственного аппарата. Эти формы обычно соответствуют революции и реакции. Первая форма террора — революционна; она оправдывается возбуждением и яростью в данный момент, потерей контроля над собой. Вторая форма террора—репрессивна; у нее есть оправдание в возмездии за ужасы только что происшедшей революции.