История одного предателя

Рачковский и сам был зол и на Плеве, и на Лопухина, и покушения, организованные "Раскиным", несомненно принесли ему пользу; они расчистили ему путь для возвращения ко власти в Департаменте Полиции. Взглянув на вещи под этим углом, Лопухин находил объяснение и перемене в поведении "Раскина": организуемые последним террористические предприятия перестали приводить к успешным результатам немедленно после того, как Лопухин был убран из Департамента, и к руководству полицейским розыском был привлечен Рачковский. Организовывать удачные покушения во вред самому {27} себе последний, конечно, не мог хотеть. Эта же догадка давала, наконец, объяснение и привязанности Витте к Рачковскому, которая выявилась зимой 1905 -1906 гг. и причины которой для Лопухина до этого Бремени были не вполне ясны. В этот период, когда Витте вновь пришел ко власти, Лопухин сделал попытку свести свои старые счеты с Рачковским.

Через своих бывших сослуживцев по Департаменту он получил данные об организации Рачковским и его ближайшими подручными в помещении Департамента Полиции тайной типографии, в которой они печатали прокламации с призывами к антиеврейским погромам.

Собранный материал был убийственен: он доказывал, что черносотенные погромы конца 1905 г. были непосредственно организованы Департаментом. Лопухин довел этот материал до сведения Витте. Сомневаться в точности представленных ему данных Витте не мог; на удалении Рачковского настаивал целый ряд членов кабинета министров; политически Рачковский для Витте был вреден, - и, тем не менее, Рачковский остался на своем посту.

Все это вместе взятое складывалось в цельную картину, - и Лопухин едва ли не до конца своей жизни был уверен в том, что "Раскин" действовал под руководством Рачковского. В таких условиях разоблачение "Раскина" в представлении Лопухина начинало сливаться с разоблачением Рачковского, - с разоблачением всей той клики темных дельцов, с которыми был связан последний. Лопухин был достаточно умен, чтобы понимать, что ему лично это разоблачение теперь уже не поможет. Все пути к продолжению бюрократической карьеры ему уже были отрезаны. Но моральное удовлетворение разоблачение ему дало бы:

оно подводило итог всей его долгой борьбе против Рачковского.

Тем временем Бурцев заканчивал свой рассказ. Точного представления о действительных причинах поведения "Раскина" у него еще не было. Но он {28} отчетливо понимал, что оно преступно, - с какой бы точки зрения к нему не подойти, - и употреблял все усилия, чтобы преодолеть колебания Лопухина, чтобы внушить ему сознание необходимости помочь делу разоблачения. Он говорил, что этот "Раскин" еще и теперь продолжает вести свою двойную игру, одной рукой организуя покушения, другой - предавая действующих под его руководством террористов. Совсем недавно, как узнал Бурцев вполне доверительно из совершенно надежного источника, - "Раскин" организовал покушение на самого царя. Если это покушение и не состоится, - то, во всяком случае, по причинам, ничего общего с "доброй волей" "Раскина" не имеющим. Нет никакого сомнения, что эту свою двойную игру "Раскин" будет вести и дальше, если только он не будет разоблачен, - и Бурцев говорил, что все будущие жертвы террора, все последующие казни выданных "Раскиным" террористов лягут на его, Лопухина, совесть, если он теперь прикроет своего бывшего агента и не скажет всей о нем правды.

"Вы, будучи директором Департамента, - кончал Бурцев, - не могли не знать этого провокатора. Как видите, я его теперь окончательно разоблачил, и я еще раз хочу попросить вас, Алексей Александрович, позволить мне сказать вам, кто скрывается под псевдонимом "Раскина"? Вам останется только сказать, прав я или нет!"

Только теперь Лопухин решился:

- "Никакого "Раскина" я не знаю, - заявил он, - но инженера Евно Азефа я видел несколько раз".

Так впервые за время этой длинной беседы было названо это имя...

"Конечно, - вспоминает Бурцев, - для меня менее, чем когда-либо, эта фамилия была новостью. Более года она буквально ежеминутно была у меня в голове. Но то, что я ее услышал из уст Лопухина, меня поразило, как громовой удар..." Заявление {29} Лопухина действительно имело решающее значение для дела: именно оно разоблачило Азефа . . .

Разговор продолжался еще долго, - до самого Берлина.

Теперь говорил больше Лопухин. Сделав первый шаг, он начал делиться и своими соображениями о действительных мотивах поведения Азефа. Именно он во время этой беседы первый выдвинул и обстоятельно мотивировал теорию о Рачковском, как закулисном вдохновителе Азефа в дни убийства Плеве и вел. кн. Сергея. Это объяснение наложило свой прочный след на всю позднейшую литературу об Азефе, - но оно ни в коей мере не соответствует действительности.