История одного предателя

К середине июня в Петербург приехал Азеф. В течение последних полутора месяцев он кружил по всей России: отвез свою мать на воды, на северный Кавказ, побывал в Самаре, в Уфе. Всюду он заботливо выполнял поручения Ратаева: в Самаре старался «выяснить», кто же именно был тот террорист, который погиб в Петербурге при взрыве бомбы; в Уфу он заехал специально затем, чтобы повидаться с Изотом Сазоновым и разведать у него относительно планов его брата, Егора. Эти две личности, — неизвестный террорист в Петербурге и Егор Сазонов, — особенно интересовали Ратаева, он слал специальные о них запросы Азефу, но старания последнего приносили мало результатов.

Даже от Изота Сазонова никаких сведений относительно его брата получить не удалось, — кроме самых общих догадок, что тот «что-то затевает», — но что именно, неизвестно.

Покушение на Плеве Азеф на этот раз ставил совсем серьезно, — и выдавать полиции секреты своей Боевой Организации меньше всего собирался (В письме к Ратаеву из Москвы от 7 июля 1901 г. Азеф сообщил, что в квартире адвоката Трандафилова, который жил в том самом доме но Жуковский ул., в котором помещалась и конспиративная квартира Боевой Организации, находится склад нелегальной литературы. Ратаев в своих позднейших записках о деле Азефа, полагает, что это сообщение Азеф сделал для того, чтобы без опасности для себя навести полицию на след Боевой Организации: «расчет Азефа, — писал Ратаев, был вероятно таков, что следя за Трандафиловым, наблюдение наткнется, не может не наткнуться на Сазонова и Савинкова, особенно, на последнего, сея прежняя деятельность которого протекала в Петербурге». Это объяснение неправильно в момент, когда Азеф писал оное донесение от 7 июля, конспиративная квартира на Жуковской уже была предназначена для ликвидации и Савинков с Сазоновым ее уже покинули, так что ни о какой попытке косвенного наведения полиции на след Боевой Организации в этот момент не может быть и речи. Донос Азефа на Трандафилова на самом деле был не попыткой наведения полиции на след Боевой Организации, а ходом в целях создания алиби для самого себя на тот случай, если следствие в будущем откроет факт посещения Азефом указанного дома на Жуковской: по свидетельству Савинкова во время пребывания Азефа в этой конспиративной квартире за домом была замечена полицейская слежка, которая весьма обеспокоила Азефа. Он мог полагать, что кто-нибудь из филеров его признал, — его знали к лицо очень многие из петербургских филеров, — и это могло бы иметь весьма неприятные последствия в случае обнаружения полицией роли конспиративной квартиры на Жуковской. Его донесение на Трандафилова давало ему возможность в этом случае говорить, что посещая дом на Жуковской он ходил не на конспиративную квартиру, а к Трандафиловым, на которых своевременно и доносил.).

Только из Петербурга он счел возможным сообщить настоящее имя «неизвестного террориста» — Покотилова: судя по дате, которая стоит на этом письме, оно написано едва ли не с конспиративной квартиры на Жуковской. На этой квартире Азеф прожил более недели, навел ревизию на деятельность молодежи, вновь поругал Савинкова, который на этот раз допустил вопиющие нарушения основных правил конспирации, повидался с остальными наблюдателями, и опять уехал «по партийным делам» назначив общее свидание всех руководящих членов Организации в Москве, на начало июля. Совещание состоялось в назначенный срок. Шло оно в Сокольничьем парке. Были окончательно намечены участники, установлена диспозиция, назначен срок. В качестве метальщиков должно было выступить 4 человека, — двое бывших студентов Сазонов и Каляев, и двое рабочих из Белостока — Боришанский и Сикорский. Азеф должен был ждать известий в Вильно.

Первое покушение было назначено на 21 июля, — оно не могло состояться из-за случайного запоздания Сазонова к назначенному месту встречи. На этот раз Азеф был верен своему обещанию и выжидал результатов. Вместе с ним в Вильно была Ивановская. Назначенный день прошел, — условной телеграммы не было. Азеф казался сильно взволнованным, глаза его опасливо бегали по сторонам, прощупывая встречных, говорил он хмуро: «значит полная неудача или провал». На карту им поставлено было очень много. В своих последних письмах к Ратаеву он не только не делал никаких попыток «перестраховать» себя, подобно тому, как он поступал в марте; наоборот, явно рискуя навлечь потом на себя подозрение, он стремился усыпить бдительность Департамента, сообщая, что социалисты-революционеры решили отложить покушение против Плеве и поставили на очередь покушение против иркутского генерал-губернатора Кутайсова, который незадолго перед тем обратил на себя внимание жестокою расправою с ссыльными.